— Слышь, седой, хватит человеку яйца крутить. — Самый мелкий из скинов, будучи, как видно, наиболее рассудительным, покачал в руке пивной кружкой. — Нам не нужны неприятности. Мы здесь торчим постоянно и с тобой биться не будем. Двигай в «Забаву», там Мамонт обычно и зависает.

— Понял, не дурак. — Быстрым движением Скунс поднялся и, похлопав по плечу ущемленного ультраправого: — Благодарю за компанию, — направился к выходу.

Кажется, общался он с бритыми россиянами совсем недолго, однако другие россияне все же исхитрились и уперли с «мышастой» «дворники». «Ну и ладно, все равно уже чистили плохо». Подобные удары судьбы Снегирев принимал с философским спокойствием; он достал из бардачка новые и не спеша порулил в «Забаву». А путь его лежал в то самое место Петра творенья, которое еще господин Крестовский называл «петербургскими трущобами».

Если Невский считать лицом города, Зимний — его сердцем, а Смольный — спинным мозгом, то Сенная площадь, вероятно, будет если не прямой кишкой, то двенадцатиперстной уж точно. Чего только не случалось здесь — и церковь Божию взрывали, и трупы холерные жгли, и революцию затевали, а уж торговали-то всем, что душа пожелает, — от гнилого сена до немытого женского тела. Кстати, торгуют до сих пор.

В свое время и зачинатель всемирной революции изволил обретаться здесь и с аппетитом потреблял купленные на рынке «архивкуснейшие огурчики». Тщательно, по-большевистски, изучал вождь окрестные притоны, и душа его ликовала — буря, скоро грянет буря! Однако после того как грянуло, малин на Сенной меньше не стало. Хаживали здесь когда-то и мокрушник Ванька Белка, и экс-чекист Леонид Пантелеев, да и нынче куда ни глянь — бритые затылки, цепи в палец толщиной, крутизна наворотов: Россия бан-дитствующая…

Наконец Снегирев запарковался и, оставив без внимания призывный клич блондинистой особы «пойти расслабиться», направился к пульсирующей вывеске «Кафе „Забава“». В ярком неоновом свете были хорошо видны кровавые натеки на снегу, рифленые следы тяжелых башмаков и в качестве кульминации — глубокая яма в придорожном сугробе. Кому-то пиво пошло не впрок и вернулось обратно. Как видно, вместе с выбитыми зубами.

«Хорошо, если не с мозгами». Снегирев спустился по обледенелым ступеням в полуподвал и толкнул тяжелую бронированную дверь. Внутри было накурено, полутемно и уютно. Играл московский «Штурм», пахло пивом, а в целом заведение было небольшим, и это Снегиреву не очень понравилось.

Во-первых, если что — не развернешься, а во-вторых, завсегдатаи обычно друг друга хорошо знают. Крепкий, можно сказать сплоченный, коллектив единомышленников, и стоит крикнуть кому-то: «Наших бьют!» — как остальные тут же вольются в процесс и будут обидчика зубами рвать. Может быть, даже до смерти. До носилок «скорой», это уж как пить дать. Чтоб знали наших.

Действительно, народ в «Забаве» подобрался непростой.

За столом у самой стойки расположились двое молодых людей, и их боксерские носы в сочетании с разбитыми руками словно вопрошали посетителей: «Зубы не жмут?» У окна классно прикинутый сын гор угощал коньяком потасканную «соску» и не врубался, что крайне интересен крепким молодцам в кожаных куртках. Девица мило улыбалась, джигит томился, а молодые люди изнемогали от нетерпения: ну когда же начнет действовать этот чертов клофелин?

— «Миринду», пожалуйста. — Снегирев потащил из кармана мятые пятисотенные и, заметив отвращение на бандитских физиономиях, улыбнулся стервозного вида девице за стойкой: — Мамонт не появлялся?

— Ты чего, окосел? Поля не видишь? — Барменша презрительно посмотрела на любопытного и показала бесстыжим глазом в самый дальний угол, где за столом расположился бритый двухметровый дизель с широкими, как шкаф, плечами.

Расстегнув черное расклешенное снизу пальто, он в гордом одиночестве пользовал баночный «Кофф» и заедал его огромным (исключительно вонючим) вяленым лещом. Было в его ухватке что-то от исполинов прошлого: одна пустая упаковка уже валялась на полу, рыбными потрохами был завален весь стол, однако сам молодец сидел прямо, хмель его не брал, только пот струился по наголо обритому черепу.

— Ты смотри поосторожней с лещом-то, — Снегирев устроился напротив и с удовольствием глотнул лимонада, — в нем запросто солитер может оказаться. А уж если заведется эта гадость, то единственное верное средство — керосин. Выпиваешь стопочку, глист в нокауте, и на время легчает. Ну а как очухается, то опять лезет наверх и грызет, естественно, поедом. Опять его надо керосином, и одно из двух — или ты сдохнешь, или глист. Здесь как в классовой борьбе — компромиссов не бывает…

— Солитер, говоришь? — Мамонт почему-то поперхнулся и, посмотрев на сочный, истекающий жиром кусок рыбины, скривился: — И керосином его? — Он отставил банку в сторону и принялся закуривать «беломорину». — А сам-то ты кто будешь? Главспец по глистам?

— Ну да. По паразитам. — Снегирев изобразил серьезное лицо и, чтобы никаких сомнений у собеседника не оставалось, сделал неуловимое движение рукой. Воздушный поток с расстояния в метр потушил зажигалку Мамонта. Тот подобрал выпавшую изо рта папиросу и сделался задумчив.

Некоторое время сидели молча. Когда «Миринда» иссякла, Снегирев убрал бутылку под стол и спросил:

— Тема где?

Невинный вроде вопрос вызвал извержение вулкана.

— Ах вот ты чего, сука! — Мамонт вдруг оскалился подобно барбосу и ухватил собеседника за грудки. — Урою, пидор гнойный, по асфальту размажу.

В следующее мгновение его яростный рык сменился жалобным стоном, хрустнули кости, и, прижимая к животу под раненную руку, он бросился к выходу — стокилограммовым живым болидом. «Молодым везде у нас дорога». Снегирев дал ему возможность выбраться из заведения и без суеты двинулся следом: после упаковки пива, да еще без навыков, по скользкой дороге далеко не убежишь.

Действительно, он достал беглеца неподалеку от Сенного рынка и, пожалев, глушить не стал, а просто сбил на свежевыпавший снежок подсечкой. Падать Мамонт не умел, однако, смачно приложившись копчиком, он все же смог подняться на ноги и вытянул здоровенный кишкоправ:

— Не подходи, сука, живым не дамся.

Голос его был преисполнен решимости, а под носом показалась большая зеленая сопля, и Скунсу сделалось смешно: «Ну прямо партизанский герой среди фашистских гадов на Брянщине!»

— Хоть ты и Мамонт, а ведешь себя как козел. — Он вдруг стремительно сорвал дистанцию и, обезоружив беглеца, уложил его проветриваться мордой на тротуар. — «Милый мой пришел ко мне в габардиновом пальте, с сигаретою в зубе и с соплей на бороде».

— Суки рваные, падлы! — С дикцией у скинхэда было нехорошо из-за набившегося в рот снега, и пришлось колено с его затылка убрать. — Вначале Тему подстрелили, теперь за меня взялись!

— Ну вот, слава Богу, мы разговорились. — Снегирев ловко поставил бритого на четыре точки и покачал укоризненно головой: — Нет, братец кролик, ты мне не интересен. Мне правда с Темой поговорить надо.