Еще была у этой Граннонии курочка, что несла яйца и высиживала цыплят, и хозяйка ждала, когда она принесет хороший выводок и поможет ей подзаработать деньжат. И поскольку нужно ей было отлучиться из дому по делу, подозвала Граннония сына и говорит: «Хороший мальчик своей мамы, послушай-ка: не своди глаз с этой курочки, и когда она слишком уж разойдется по двору клевать, ты постарайся поскорее вернуть ее на насест, иначе яйца простынут, и не будет у нас ни яичек, ни цыпляток». — «Все знаю, все сделаю, — отвечал Вардьелло, — чай, не глухому сказала». «Ну, тогда еще одно дело, — говорит матушка. — Гляди, благословенный мой сыночек: вот стоит в шкафу горшок, в котором положена отрава. Смотри, дорогой, не принимай злого соблазна дотронуться до него, не то можешь ножки протянуть». «Боже сохрани, — отвечал Вардьелло. — Отрава твоя до меня не касается. Так что мудра ты, что об этом подумала, да дура, что сказала. Если б случилось мне и разбить тот горшок, ничего б со мной не сделалось».

Итак, ушла из дому матушка, а Вардьелло остался на хозяйстве. И чтоб не терять времени даром, сразу пошел в огород: делать повсюду ямы и прикрывать хворостом, на случай если влезут соседские ребята, чтобы сразу попадали в них. И вот в самый жаркий рабочий час обнаружил он, что курочка вышла из сарая и гуляет по двору. И стал приговаривать: «Цып-цып-цып, иди сюда, уходи оттуда…» Но наседка и не думала следовать его призыву. Тогда Вардьелло, рассердившись, что курица ведет себя вроде осла, вместо «цып-цып» затопотал ногами, а после ног запустил в нее шапкой, а после шапки пустил в ход скалку для теста и наконец так ее хорошо уговорил, что курочка вытянула шею с лапками и приказала долго жить.

Увидев такое несчастье, Вардьелло подумал, как возместить потерю; добровольно делая то, чего требовала необходимость[91], он, чтобы яйца не простыли, спустил штаны и уселся на них; но не удержал равновесия и плюхнулся задом оземь, в одно мгновение устроив большую яичницу. Видя, какой двойной ход в игре ему удалось сделать, Вардьелло хотел разбить себе голову об стенту: но потом, поскольку хороший кусочек способен утолить в душе любую скорбь, он, слыша, как урчит в животе, решил съесть курицу и в том найти утешение. Ощипав ее и насадив на хороший вертел, он разжег огонь посильней и принялся ее поджаривать. И когда она уже была почти зажарена, он, чтобы сделать все, как принято у добрых людей, застелил старый ларь лучшим полотном из матушкиных запасов, взял большую кружку и спустился в погреб распечатать бочонок. Вардьелло уже ее почти наполнил, как вдруг сверху послышался шум, грохот, что-то вообще невообразимое — будто по дому скакали кони в железных доспехах. Встревоженный всем этим, он, оглядевшись, увидел, как толстый котище тащит курицу вместе с вертелом, а за ним с воплем гонится кошка, не желая упустить свою часть. Вардьелло, спасая хозяйство от убытка, бросился за котом, словно выпущенный из клетки лев, но впопыхах забыл заткнуть бочонок. После погони по всем углам и закоулкам он все-таки отбил курицу, но тем временем вытекло все вино из бочки. Вернувшись в погреб, Вардьелло обнаружил, какое доброе дело учинил, и новые ручьи потекли из бочки его души через отверстия глаз. Вскоре его рассудительность подсказала ему средство сделать так, чтобы матушка не узнала о происшествии: он взял мешок, до краев полный муки, и принялся рассыпать ее вокруг в надежде засыпать лужу.

После всего этого, посчитав на пальцах ущерб, нанесенный произошедшим в одночасье бедствием, он подумал, что из-за всех этих невероятных глупостей потеряет любовь Граннонии, и мужественно решил, что не должен встретить матушку живым. Запустив руку в горшок с засахаренными орехами, тот самый, о котором матушка сказала ему, что там отрава, он не переставал есть, покуда не дошел до самого дна, и, хорошо наполнив брюхо, спрятался в печке, готовясь к смерти.

Тут вернулась и матушка. Долго она стучала и громко звала сына, а потом, видя, что никто не открывает, ударила хорошенько в дверь ногой и вошла внутрь. Не находя нигде сына и предчувствуя беду, она, будто застигнутая родовыми схватками, завопила во весь голос: «Вардьелло! Вардьелло! Ты оглох и не слышишь? Или разбил тебя паралич и не встанешь? Или типун тебе сел на язык и ответить не можешь? Ты где, рожа твоя висельная? Куда смылся, отродье паршивое? Да лучше бы мне тебя между ног задавить, когда я тебя рожала!»

Вардьелло, долго внимавший этим воплям, наконец издал из печи жалобный-прежалобный голос: «Вот он я, здесь. Здесь, в печке, — и больше не увидите меня, дорогая матушка!» «Почему?» — взывает бедная матушка. «Потому, что я отравился», — отвечает сын. «Ох, горюшко мое, — стонет матушка. — И как же ты это сделал? Что за причина тебе была убивать себя? Кто тебе отраву дал?»

И Вардьелло рассказал ей по порядку все подвиги, что совершил, и почему избрал смерть, не желая более испытывать дела мира сего.

Слыша это, матушка почувствовала себя в великом несчастье и поняла, что должна сделать и сказать все возможное, чтобы выгнать из головы сына эту меланхолию. И, любя его беззаветно, надавала ему и других сладостей, внушая, что засахаренные орехи были не отравой, но, напротив, лекарством для желудка. Так, ублажив его нежными словами и оказав ему тысячу ласк, она вытянула его из печи. А потом дала ему оставшийся у нее добрый кусок холста и послала продать его в городе, предупредив, чтобы он не болтал лишнего с посторонними людьми.

— Хорошо! — оживился Вардьелло. — Сейчас я тебе услужу на славу, не сомневайся!

Схватив холст, он пошел по всему Неаполю, крича: «Холст! Кому холст?» Но когда прохожие спрашивали его: «А какой у тебя холст?» — отвечал: «Э, да с тобой дело не пойдет, слишком много говоришь!» — а если спрашивали: «Почем продаешь?» — отзывался так: «Иди своей дорогой, болтун. От твоей болтовни уши болят и виски ломит!»

Наконец во дворе одного здания, оставленного жителями из-за проказ домового, он увидел глиняную статую. Изнуренный и обессиленный долгой и бесполезной ходьбою, бедняга присел на кочку и, удивляясь, что по дому никто не ходит и он стоит, будто разграбленный хутор, сказал статуе: «Скажи-ка, друг: или вовсе никто не живет в этом доме?» А так как статуя ничего не отвечала, он подумал, что наконец встретил человека неболтливого, и спросил: «Хочешь купить этот холст? Я тебе скидку сделаю». Статуя промолчала опять, и Вардьелло сказал: «Честное слово, нашел-таки я, кого искал. Ну, так бери же холст, проверь хорошо, и дашь мне сколько захочешь; завтра приду за деньгами».

С этим словом он оставил холст там, где сидел. И первый же случайный прохожий, зашедший после него во двор по малой нужде, найдя здесь такую добрую вещь, порадовался своей удаче и унес его. А Вардьелло, вернувшись к матушке без холста и без денег и рассказав, как было дело, чуть было не лишил ее чувств. И сказала она ему: «Когда же встанут у тебя мозги на место? Гляди, сколько бед ты мне в один день сотворил: век жить — не позабыть. Но вина моя, что слишком слаба я духом; не научила тебя вовремя добру — и вот — получаю свое. Не зря говорит пословица: врач жалостливый сделает язву неисцелимой. Так и будешь меня казнить, пока дотла не разоришь, только тогда и будем с тобой в расчете». А Вардьелло отвечает: «Молчи, милая маменька, да не будет того, что ты говоришь. Хочешь, принесу тебе завтра кучу монеток новехоньких? Погоди до завтра и увидишь, умею ли я приделать к лопате ручку».