Настало утро, — когда тени Ночи, преследуемые сыщиками Солнца, бегут вот из страны, — и Вардьелло, вернувшись во двор, где была статуя, сказал: «Доброе утро, хозяин! Согласен ты дать мне за холст четыре медяка? Давай-ка плати, да пойду, нет времени долго с тобой разбираться». Но, видя, что статуя остается безгласна, схватил камень и метнул с размаху ей в самое подреберье, пробил ей живот, и явилось тут спасение дому его. Ибо отпали от нее четыре куска, а внутри ее нашел Вардьелло кастрюлю, полную золотых монет. Схватив ее обеими руками, он побежал сломя голову к дому, громко крича: «Матушка, матушка! Гляди, сколько бобов несу! Говорил я тебе, голодны не будем!»

Матушка, увидав монеты и зная, что сын все растрезвонит по округе, велела ему стать перед дверью и следить, когда пройдет молочник, чтобы купить у него молока на один торнезе. Вардьелло, который поесть был всегда непрочь, уселся перед дверью, а матушка добрых полчаса сыпала на него сверху изюм и сушеные фиги. Вардьелло ползал, собирал их в рот, не поднимая головы, и все кричал: «Матушка, выноси тазы, ставь корыта, готовь бадьи сколько есть в дому! Лишь бы этот дождь лил подольше, тогда точно станем богаты!» Итак, набив себе брюхо до отвала, он еле заполз по лестнице в дом и уснул крепким сном.

Прошло сколько-то дней, и побранились на улице два прохвоста — оба из суда подсадные утки, — споря чуть не до драки за один золотой, которые будто бы на улице подобрали. Вардьелло увидал и говорит им: «Ну и ослы же вы, из-за одного боба спорите. У меня таких дома полна кастрюля». Судейские, услыхав, навострили уши и мигом поволокли его на допрос: как, когда и с кем нашел он эти монеты. А Вардьелло и не думал таить: «Я нашел в пустом дворе, у немого в животе, в день, когда с неба изюм и фиги сушеные дождем падали; разве не помните?» Судья, выслушав это странное показание, в деле разобрался как умел и послал его малость подлечиться в больнице[92]. Так тупость сына обогатила матушку, а рассудительность матушки помогла исцелить тупость сына. Из чего видится ясно, что

кораблю, коль правит добрый лоцман,

бесчестие — на скалы напороться.

Король, не зная, чем еще себя занять, откармливает блоху до размеров борова; затем, содрав с нее шкуру, предлагает свою дочь в награду тому, кто отгадает, с какого животного снята шкура. Орк, определивший ее по запаху, забирает принцессу, которую затем освобождают семь сыновей одной старушки после семи же испытаний

Князь и служанка смеялись до упаду над невежеством Вардьелло и хвалили рассудительность матушки, которая сумела предусмотреть его глупость и нашла средство исцелить ее. Теперь стали просить Поппу продолжить нить рассказов. Когда наконец все перестали судачить, она начала такую речь: Решения безрассудные всегда влекут бедствия непоправимые; кто ведет себя как сумасшедший, потом будет терпеть скорбь как умный. Это и приключилось с королем Аутомонте, который ради чепухи, не стоившей гроша, наделал безумных дел на многие тысячи, подвергнув ужасающей опасности как свою дочь, так и свою честь.

Однажды короля Аутомонте[93] укусила блоха, и он с великим проворством поймал ее и, увидев, что она красива и породиста, пожалел приговаривать ее к смертной казни через удавление ногтем. Но посадил блоху в бутылку, питая каждый день каплями крови из собственной руки, и так хорошо за нею ухаживал, что вскоре потребовалось перевести ее в клетку; а по прошествии семи месяцев она выросла до размеров борова.

Видя это, король приказал ее забить и ободрать; и, когда сняли с нее шкуру, издал указ, что тому, кто отгадает, с какого животного снята шкура, он отдаст в жены свою дочь.

Когда повеление было оглашено, народ отовсюду, аж из самой задницы мира сего, толпами повалил испытать свое счастье. И кто говорил, что шкура снята с гигантского кота, кто называл волка, скрещенного с рысью, кто — крокодила: один одно животное представлял, другой другое. Но все они остановились в ста милях от истины, и ни один не угодил в цель.

Наконец заявился на этот экзамен по анатомии орк, который был самой безобразной тварью во вселенной. Один только вид его мог ввести в трепет, повергнуть в понос, породить червей в кишках и покрыть льдом сердце у самого отчаянного парня на свете. И, только придя, покружил он немного над шкурой, принюхался, да тут же и послал пулю в яблочко, сказав: «Шкура эта снята с атамана блох».

Тогда король, видя, что он угодил прямо в середку, чтобы не нарушить слово, велел позвать Порциеллу, свою дочь, девушку, о каких говорят «кровь с молоком»; ох, дорогие мои, — такое шустрое да славное веретенце; коль увидишь, до дырок глаза проглядишь — вот до чего была хороша собой! И сказал король: «Дочь моя! Тебе известен указ, который я подписал, и ты хорошо понимаешь, кто я такой. В конце концов, сама честь не позволяет взять обратно данное обещание: или я король, или с осины лыко драное; коль слово дано, надо выполнять, хоть и разрывается мое сердце. Разве кто когда мог вообразить, что выигрыш в этой лотерее достанется орку? Но поскольку без воли Неба и лист с ветки не упадет, подобает верить, что сей брак уже прежде был заключен на небесах, чтобы ныне совершиться и в здешней юдоли. А посему имей терпение и послушание; и если ты воистину моя дочь, на коей почивает мое благословение, не спорь с папочкой, ибо и сердце мое говорит мне, что ты будешь счастлива. Ведь зачастую бывает, как известно, что в середине необработанной грубой глыбы обретаются драгоценные кристаллы».

Когда Порциелла выслушала это горькое решение, у нее померк свет в глазах, пожелтело лицо, опали губы и затрепетали коленки. И чуть было не выпустила она сокола души вдогонку за перепелкою скорби. Наконец, разразившись великим плачем, заголосила она, обращаясь к отцу: «И за какое преступление, совершенное в вашем доме, дана мне эта казнь? Каким дурным поведением я огорчила вас, что вы отдаете меня в лапы этому страшилищу? О несчастная Порциелла! Вот хотят, чтобы доброю волей влетела ты, как бабочка, в рот этой жабе, чтобы, как овца безответная, дала себя унести лютому волку! Вот чувства, которые ты, отец, выказываешь к своему дитяти! Вот твоя любовь к той, которую называл ты светом души твоей! Так ты отрываешь от сердца ту, которая есть кровь твоя! Так от очей отрываешь ту, что была зрачком в твоем глазу! О отец, жестокий отец, поистине, ты сам рожден не от человеческой плоти! От акулы морской кровь в твоих жилах, кошки дикие тебя молоком вскормили! Но зачем называю животных моря и земли? Ибо каждое животное своего детеныша любит, только ты один от ненависти готов выблевать плод своего семени, только ты один не перевариваешь собственную дочь! Ох, лучше бы меня матушка в младенчестве удавила, лучше бы колыбель стала мне смертным одром, рожок кормилицы — склянкой яда, пелены повивальные — петлею, свистулька, привешенная на шею, — мельничным жерновом, раз была мне судьба впасть в столь великое несчастье, увидеть тот черный день, когда будут ласкать меня руки гарпии, когда обоймут меня лапы медвежьи, когда коснутся губ моих клыки кабаньи!»