Жизнь с любимым мужчиной давалась мне нелегко. Однажды я пошутила, что если бы у Мира была дверца, его можно было бы держать в доме вместо холодильника. Возле него было одиноко. Раньше я проводила с ним слишком мало времени, чтобы это заметить. Всегда озабоченный своими важными делами, он что-то прокручивал в мозгу, витал мыслями в необозримых перспективах, взвешивал, оценивал и подсчитывал. А я была обычной женщиной, мечтавшей о любви, о том, что мои чувства будут разделены, моя преданность будет оценена, моя страсть найдет утоление.

Я приказывала себе не думать об этом, не ждать чуда, но так сразу подчиниться жестокому приказу сердце было не в силах. Уже в первый год в моей замужней жизни бывали бессонные ночи, полные желания и боли. Никакой алкоголь не мог залить плотской жажды таких ночей. Утром я выходила из спальни с красными глазами, раздраженная, но с улыбкой на искусанных губах. И я была счастлива тогда! Все же утром я встречала Мира и проводила с ним целый день. И нас не разделяла другая женщина, и были редкие минуты физической близости, и были часы духовной близости. Пусть они не совпадали, но ведь были!

Иногда, правда, Мир приглашал меня просто погулять по городу, походить по Парижу, поглазеть на витрины и людей, постоять на мостике через Сену, опершись о зеленые литые перила, заглянуть в глубь мутной воды. Съесть пухлую булочку на ходу или посидеть с чашкой кофе в бистро, где-нибудь в центре. Мне нравились эти вылазки, нравилось, что Мир топал рядом со мной такой расслабленный, в потертых джинсах, смеялся каждому слову, дурачился, фотографировал меня, специально подлавливая смешные, неожиданные ракурсы. Редкие островки беззаботности в море работы. Редкие ценные минуты настоящей близости. Очень редкие.

Он был особенным, необыкновенным мужчиной. С ним нельзя было выработать стереотип поведения, им нельзя было манипулировать, используя обычные женские штучки. С ним было хорошо и трудно.

Дни неслись перед глазами, один за другим, с бешеной скоростью. Они складывались в недели, в месяцы, в годы. Работа отнимала все дни. Но были еще и вечера. После вечерней лекции по экономике и ужина, если это был домашний вечер, Мир усаживался в кабинете перед компьютером и рылся в Интернете. Днем ему было некогда, а вот вечером — в самый раз. Не на меня же смотреть, в самом деле! Да и мне надо было отдохнуть. Я удалялась в спальню с бокалом вина и пепельницей. Часто Мир оставался ночевать в кабинете, но обижаться было невозможно: ведь я сама хотела с ним жить. Он не набивался, и надо было мириться со всем.

Если Мир считал, что я хорошо поработала или вообще все хорошо, он благодарил меня в постели. Как будто выдавал грамоту за трудолюбие. Я стала учиться не придавать большого значения суррогату любви.

Однажды, в чудесное весеннее воскресенье, Мир вывез меня погулять в сад Тюильри. Там, среди скульптур и фонтанов, он задал мне абсолютно убийственный вопрос:

— Скажи, а как это — любить?

Я покосилась на него. Мир шел рядом со мной, и вроде бы ничего не происходило, только впервые стало явным глубокое различие между нами. Я живу только для него. У меня нет больше ни родных, ни близких, ни любимых, кроме него. У меня нет никаких своих дел. Я никто и звать меня никак. Вот скажи он сейчас: «Прощай, ты больше мне не нужна!» или просто: «Ты уволена!» — и мне будет некуда идти.

«Он и есть весь мой мир», — скаламбурила я сама для себя.

Мир решил, что я не поняла вопроса.

— Ну, что ты чувствуешь со мной?

— Наверное, боль. Только это хорошая боль.

— Может, ты мазохистка? — Он уже улыбался, но, видимо, решил разобраться до конца.

— Может, тебе бы это понравилось? Я уже думала об этом, давно… Вообще — нет. А к чему эти вопросы?

— Так тебе больно, но ты хочешь еще?

— Наоборот, я не хочу еще. Я просто жду, когда это пройдет.

— Как это?

— Ты мог бы меня полюбить когда-нибудь, я могла бы тебя разлюбить когда-нибудь.

— Я все никак не привыкну, что ты это серьезно, — сказал он в сторону, будто обращался к кому-то третьему. — Неужели ты и вправду так меня любишь? За что?

Я улыбнулась. Разве это можно объяснить? Глядя ему в глаза, ответила:

— За пустоту. У тебя так пусто в сердце, что это похоже на космос. Пустота и безмолвие притягивают. Это как смотреть в черное ночное небо. Огромная пустота и горящие звезды. Или как стоять над черной бездной. Говорят, что человеку, стоящему над огромной пропастью, так хочется самому прыгнуть вниз, что иногда невозможно удержаться. Я не удержалась.

— Непонятно. А если бы я полюбил и пустота исчезла, тебе было бы лучше?

Меня этот разговор начинал раздражать:

— Хватит, ладно? Мне все время больно, и рассуждениями тут не поможешь.

Он взял меня за руку и подвел к лавочке под каштанами.

— Давай посидим! Я хочу сказать кое-что, и легче тебе от этого не будет.

«Это все? Сейчас все кончится?» — подумала я и села, опустив голову. Он заговорил, судя по голосу, глядя куда-то в сторону.

— Понимаю, что поздно спохватился, но ты должна это знать. — Мир глубоко вдохнул и с расстановкой произнес: — У меня не может быть детей. Это из-за детского дома. Там нас не очень лечили, бывали разные осложнения. Со мной произошло такое. Я узнал, когда женился на Альбине и она не могла забеременеть. Пошел на обследование и узнал правду о себе. Ей я ничего не сказал. Не мог. Думал, очень унизительно. Она бы рассказала маме, подружкам. Я просто перестал с ней спать. Конечно, не только из-за детей, но…

Я подняла глаза. Мир бездумно смотрел на скульптуру: мужчина и женщина слились в поцелуе и так застыли навечно. Им повезло. Я каждый раз отрывалась от губ любимого, теряя капли крови и умирая от предчувствия разлуки.

— А если усыновить?

— Нет. Не могу. Чужой ребенок всегда останется для меня чужим. Это моя цена. Ты любишь меня?

Таков был ритуал. Вопрос означал: заплатишь ли ты и эту цену за то, чтобы быть со мной? Впервые я медлила перед ответом, но нарушить ритуал не смогла.

— Да.

— Ты хочешь меня? — Теперь его голос звучал увереннее.

— Да.

— Тогда едем домой!

В нашей квартире, в светлой спальне, на низкой широкой кровати мне пришлось доказывать слова делом. И все же я впервые усомнилась: неужели моя любовь так дорого мне обойдется?

И все же Мир не переставал меня удивлять. У него, мальчишки из детдома, был прекрасный вкус, широкий кругозор, врожденное умение держаться в обществе, говорить комплименты кстати, впитывать культуру каждой порой кожи и везде: в театре, в ресторане, на деловой встрече. Он очень быстро научился разбираться в винах и экзотических закусках, научился поддерживать светскую беседу, да и выглядел так, будто всю жизнь одевался в модных парижских бутиках. Честно признаться, он так и не заглянул ни в один из них, считая, что настоящий мужчина не должен тратить неоправданно большие деньги на свою внешность и наряды.