Когда Дмитрий пришел в полковой совет, Янис сообщил ему:

— У нас пока дела идут неплохо. Основная масса на нашей стороне. А вот во втором полку в комитет пролезли меньшевики и эсеры. Надо вырвать солдат из-под их влияния!

Балтайс сделал паузу, как бы давая Попову возможность осмыслить всю важность предстоящей задачи, а затем продолжил:

— Мы думаем поручить это дело группе членов нашего совета. В том числе и вам. Как вы на это смотрите?

— Я готов выполнить распоряжение совета! — ответил Попов.

— Хорошо. Тогда вот вам пачка листовок — раздадите их солдатам.

В тот же день посланцы совета появились в подразделениях второго полка.

— Зачем вам проливать кровь на чужой земле? Ради каких таких сладких пирогов? — спрашивал Дмитрий Попов у окруживших его солдат. — Пусть нас отправят на родину, а там мы посмотрим, что нам дальше делать: или воевать, или по домам идти.

— Верно! Правильно! Пусть отправляют в Россию! — возбужденно гудели солдаты.

— А если верно, так почему вы слушаете офицерских прислужников и прихлебателей? Разве вы не видите, куда они вас тянут? Опять под офицерскую палку, опять в окопы, под немецкие пули и снаряды! Гоните вы их прочь из полкового комитета! Конец войне, да здравствует свобода!

— Да здравствует свобода! Даешь Россию! — закричали солдаты.

На шум прибежал офицер. Стал допытываться, что происходит. Заметив Попова, приказал ему немедленно покинуть помещение и идти в свою часть. Попов отказался подчиниться. Офицер стал угрожать ему арестом.

— Вот вам и свобода. Рта не дают раскрыть, — сказал Попов, обратившись к солдатам.

Те возбужденно зашумели, теснее сжимая кольцо вокруг офицера. Тому ничего не оставалось, как поспешно ретироваться.

Агитаторы первого полка сделали свое дело. По прибытии в лагерь Ля-Куртин солдаты второго полка изгнали из полкового комитета офицерских ставленников. Взамен их избрали новый состав комитета во главе с рядовым Анатолием Гусевым.

Сколько ни упирались реакционные офицеры и генерал Лохвицкий, им пришлось уступить требованиям солдат — отвести русские войска в тыл. Первая бригада разместилась в местечке Ля-Куртин. Вслед за нею в этот лагерь стали прибывать части третьей бригады. Полковой совет первого полка выслал для их встречи своих представителей.

Члены совета знали, что солдаты третьей бригады плохо осведомлены о том, что делается в России, что вообще эта бригада по своему составу отличается от первой, в особенности от первого полка.

Этот полк формировался в Москве. В него было зачислено много солдат и унтер-офицеров, до призыва работавших в центральных городах и губерниях России. Здесь были недавние рабочие, мастеровые, грузчики, учителя, конторщики… Многим из них были памятны события 1905—1907 годов; некоторые сами участвовали в стачках и забастовках.

Третья бригада была разнороднее. В большинстве своем она состояла из крестьян отдаленных губерний. В ней не оказалось такого крепкого революционного ядра, как в первой.

Посылая для встречи эшелонов с солдатами этой бригады на станцию Ля-Куртин ту же группу агитаторов, что ходила во второй полк, члены совета наказывали:

— Помните, народ там всякий: есть наши сторонники, есть и ярые противники, а большинство — ни туда, ни сюда. Надо им помочь разобраться в обстановке, познакомить их с требованиями, которые мы предъявили командованию…

На железнодорожной платформе, у вагонов, собирались толпами солдаты. И опять слышался страстный голос Дмитрия Попова:

— Офицеры и генералы стоят за продолжение войны. Если им очень хочется, пусть воюют в свое удовольствие, а нам-то какая корысть погибать тут в окопах, в чужой стране. Требуйте отправки домой!

Офицеры встречали агитаторов в штыки. Однажды дежурный по эшелону, разгоняя митинг, арестовал Попова и Чукичева за «крамольные» речи. Но на защиту их стал полковой совет. По его настоянию арестованные тут же были освобождены.

А спустя некоторое время Дмитрию Попову снова пришлось лезть в драку. В июне его послали на дивизионный съезд солдатских представителей. Кроме него делегатами от первого полка были младший унтер-офицер Михаил Волков, ефрейтор Тихон Петров и другие революционно настроенные солдаты и унтеры. В частях же третьей бригады делегатов подбирали офицеры и, естественно, таких, которые были угодны командованию.

— Ну, ребята, придется бой держать! — сказал Михаил Волков, когда они прибыли на съезд.

— Не первый раз. Теперь-то мы уж стреляные, — ответил Дмитрий.

На съезде действительно разгорелась жаркая схватка. Ярый меньшевик военврач Маршак, подполковник Иеске, штабной писарь Владимир Ушаков пытались убедить делегатов, что отказ сражаться на фронте есть измена родине и солдатскому долгу. Попову и его товарищам пришлось не раз выступать, чтобы дать им отпор.

Обвинительный акт

Представитель Временного правительства при главной квартире французской армии генерал-майор Занкевич доносил в Петроград Керенскому, что солдаты дивизии требуют отправки на родину. На эти донесения Керенский с присущим ему позерством ответил:

«Я прошу лично от себя и от правительства разъяснить войскам современное положение в России, выяснить их нужды, разобрать причины недоразумений и сказать солдатам, что я стою на страже их интересов…»

А позднее Керенский тому же Занкевичу приказал:

«В частях, пользующихся свободой собраний для неповиновения распоряжениям командного состава, собраний не допускать, а преступников, вносящих разложение, немедленно изъять и предавать суду; ввести военно-революционные суды и не останавливаться перед применением силы оружия и расстрела непокорных, как отдельных лиц, так и целых соединений».

И меры принимались…

В полуоткрытое окно доносился шум города. Париж гудел. По улице спешили прохожие, извозчики развозили пассажиров, продавцы зазывали покупателей, мальчишки, звонко выкрикивая последние новости, продавали газеты.

Полковник Лисовский захлопнул створку окна. После вчерашней попойки на душе у него было муторно. Ему хотелось подышать свежим воздухом, но шум и суета на улице раздражали его. «Хорошо бы сейчас бросить все эти осточертевшие бумаги и катануть куда-нибудь в загородный парк или в лес… разумеется, не одному. Но, увы! Надо же кончать с этими смутьянами. Расследование и так слишком затянулось… Признаться, и возни с ними более, чем предостаточно. Шутка сказать, двадцать четыре обвиняемых и свыше полсотни свидетелей…»

Прежде чем продолжить обвинительный акт «по делу о беспорядках в частях 1-й особой пехотной дивизии, имевших место в лагере Ля-Куртин», полковник принялся его перечитывать. Не все подряд, а на выборку, чтобы восстановить в памяти написанное.

«В марте 1917 года, — говорилось в акте, — еще задолго до объявления русским войскам, находящимся на французском фронте, постановления Временного правительства о солдатских комитетах, декларации прав солдата-гражданина, в некоторых частях вышеуказанных войск стали обнаруживаться брожения в солдатских массах… Брожения можно объяснить целым рядом причин, наиболее резкими из них являлись: 1) распространившиеся среди солдат листки