Она облизывает губы и говорит.

— Нас окружают смерть и секс. И то, и другое может быть темным, загадочным и пугающим. Так что в этом смысле смерть может быть… эротичной. Секс может быть таким же запретным. Представляешь, что ты делаешь последний вдох во время сильной кульминации. Порыв. — Она наклоняет голову и протягивает другую руку вверх, чтобы ухватиться за перекладину, демонстрируя мне свое тело как подношение. — Что ты думаешь, Ник? — спросила она, ее голос приглушен. — Как ты думаешь, каково это?

В горле у меня горит боль, голод, какого я никогда раньше не испытывал. Я боюсь приблизиться к ней хоть на дюйм, боясь, что поглощу каждый ее дюйм и все равно буду нуждаться в большем.

Выдохнув, я говорю.

— Я думаю, что ты пьяна. — На ее лице мелькает гнев.

— Для тебя я просто глупая маленькая девочка, — говорит она, обвинение столь же зыбко, как и ее поза. — Так же, как…

Когда она прерывается, я делаю решительный шаг вперед, отчаянно желая, чтобы она закончила фразу.

— Как что?

Она сглотнула и потянулась.

— Так же, как ты видел меня тогда, маленькую девочку в беде. В ту ночь, когда ты спас меня.

Мы никогда не говорили об этом открыто. Все это время мы обменивались знающими взглядами и позволяли тишине накаляться от заряда того, что мы оставили невысказанным. Но это есть, это сила, присутствующая в каждом моменте, когда мы находимся рядом друг с другом.

Я с трудом сглатываю, придвигаясь к ней еще на один вызывающий дюйм ближе, чтобы уловить дрожащие вздохи, которые вырываются из ее губ.

— Ты была девочкой, — говорю я. Она моргает в ошеломлении.

— Была, — повторяет она, под ее неуверенным тоном скрывается смелость. — Да, тогда я была девочкой. Но как насчет сейчас? — Что-то нерешительное и настороженное проступает в ее чертах, но там есть и другие эмоции — тоска, отчаяние. Желание. — Какой ты видишь меня сейчас?

Я вдыхаю прохладный воздух подвала с ее возбуждающим ароматом, мучая себя, моя голова кружится от нее.

— Теперь ты моя семья по браку. Дочь Кассатто. Обещана дону и принадлежишь к Коза Ностре. — Я наклоняюсь к ее уху, и ее волосы стелются по моей щеке. — Запретная для всех мужчин.

Особенно мне.

Она вздрагивает, и я отстраняюсь, чтобы увидеть ее полузакрытые глаза.

— В одном ты ошибаешься, — говорит она.

— Да? В чем же. Давай быстрее, потому что хорошим подвыпившим девочкам пора спать. — Она скрипит зубами, глаза прикрыты. Ее рука крепче сжимает веревку.

— Я никому не принадлежу.

Огонь, пылающий в ее янтарном взгляде, может испепелить меня. Я почти умоляю ее сделать это, избавить меня от гребаных страданий.

— Может быть, в ту ночь я была слабой девушкой, но после? Я изменилась, Ник. И я так долго задавалась вопросом, что именно изменило меня и почему я не могу просто принять эту судьбу, навязанную мне сейчас.

Свечи мерцают и колеблют воздух вокруг нас, отгораживая нас от окружающего мира. Мы спрятались в нашем тайном алькове смерти, страха и огненного вожделения.

— Что изменило тебя. — Мой голос звучит как глубокий хрип. Искушение завязать веревку вокруг ее запястья и заманить ее в ловушку разрывает мне разум.

Ее рот приоткрывается, взгляд проникает в меня сквозь густую бахрому ресниц.

— Меня возбуждал вид того, как ты убиваешь. — Она сглатывает. — Покончить с жизнью в одно мгновение, потому что ты так решил. Как ты взял все в свои руки и сделал именно то, что хотел и в чем нуждался. Такой силы я никогда не испытывала.

Я хватаюсь за перекладину рядом с ее головой, сжимая холодное железо, чтобы погасить пламя, лижущее мою плоть.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты пьяна…

— Я знаю больше, чем ты думаешь, — возражает она.

— Хм… — Смелость игрушечного пламени овевает мою кожу соблазнительной лаской. — И что бы ты делала с такой силой?

Ее свободная рука поднимает мою рубашку, скользя по капелькам ржавой засохшей крови. Ее аккуратные, мягкие пальцы захватывают пуговицу, шелковистые подушечки проскальзывают под нее и касаются моей кожи.

— Честно говоря, я понятия не имею, — признается она. — Но я так хочу это узнать.

Я — чертов покойник. И все же, если бы сам дьявол угрожал испепелить мою душу, я бы не смог оторваться от нее в этот момент.

Она вцепилась в мою рубашку, не давая мне осмелиться и вырваться.

— Ты трахаешься так же, как убиваешь, Ник? Берешь то, что хочешь, когда и как хочешь?

— Господи! — Ад словно распахивает свои ворота, чтобы принять меня.

Яростное искушение обхватить ее запястья руками и прижать к клетке захватывает меня с неистовой силой. Я мог бы прямо сейчас залезть под ее ночную рубашку — мог бы опуститься на колени и разорвать зубами эти маленькие розовые трусики.

Взяв себя в руки, я сжимаю ее запястье, не давая ей дотронуться до меня.

— Что ты пытаешься сделать, Бриа. — Когда она смотрит мне в глаза, часть ее бравады, вызванной алкоголем, исчезает.

Ее дыхание сбивается на прерывистый вздох.

— Я не могу этого сделать. — В ее остекленевших глазах вспыхивает паника. — Боже, я не могу быть с этим мужчиной. Я не могу лишиться девственности с каким-то отвратительным мужчиной, которого я даже не знаю.

Ярость бушует в моих мышцах, как осиный рой. Образы, которые я пытался подавить, проносятся в моем сознании, разрушая ту толику здравомыслия, за которую я едва ухватился. Сальваторе берет Брию в брачную ночь. Ее слезы, ее крики, ее кровь… все это принадлежит ему.

Все мое тело воспламеняется. Топливо разливается по горящему аду и грозит сжечь мою слабеющую сдержанность. Безумное желание с яростью прижать ее к клетке и овладеть ею прежде, чем любой другой мужчина сможет прикоснуться к ней, прорывается сквозь меня со злобной жаждой.

— Ты пьяна, Бриа, — говорю я сквозь стиснутые зубы больше для себя, чем для нее, чтобы напомнить себе, что она опьянела и не в своем уме.

Я мысленно успокаиваю себя, чтобы не совершить этот прыжок через край.

Моя хватка на ее запястье сжимается слишком резко, когда я убираю ее ладонь от своей груди. Я выпрямляюсь во весь свой рост и смотрю на нее вниз. Затем я методично разматываю веревку на ее запястье. От вида ее поцарапанной кожи у меня сводит челюсти, но я собираю последние капли силы воли и опускаю ее руку вниз.

— Я отнесу тебя в постель, — говорю я. — Сейчас. Пойдем.

— Ты не считаешь меня красивой, — говорит она, потирая запястье. — Никто не