— Ане и Джеки были родственные души, инспектор, — произнес Рескальо, заметно волнуясь. — Эти мятежные порывы, отсутствие предубеждений во всем, не только в музыке, но и в человеческих отношениях, это чувство стиля, которое можно назвать… — Рескальо поискал нужное слово, — врожденным. Врожденным, свободным и индивидуальным. Многие музыканты, включая замечательных исполнителей, считали Ане безумной, не в силах ее понять; ее глубокая музыкальность, далеко отстоящая от традиционных и буквальных интерпретаций партитуры, была для них совершенно неприемлема. Действительно, в них обеих ощущалась эта раскаленная магма, которая время от времени пробивалась наружу. Но, как говорил сэр Джон Барбиролли, легендарный английский дирижер, если ты не переходишь границы в юности, что от тебя останется, когда ты постареешь? Мы никогда этого не узнаем, потому что, к несчастью, Ане…

Рескальо не закончил фразу, потому что воспоминания о только что погибшей невесте заставили его зарыдать. Он пытался сдержать слезы, но, увидев, что полицейский протягивает ему платок, оставил эти попытки.

Придя в себя, Рескальо горько улыбнулся человеку, ставшему свидетелем его слабости, и спросил:

— У вас есть хоть какие-то подозрения относительно того, кто это мог сделать? Обнаружен ли какой-нибудь след скрипки?

— Расследование только началось, но уверяю вас, что преступник попадет в руки правосудия, а скрипка вашей невесты будет найдена.

Инспектор сделал паузу, прочищая горло, чтобы собеседнику стало понятно, что, к сожалению, настал момент перейти к самой деликатной части беседы и заслушать его показания.

— Сеньор Рескальо, — начал инспектор Сальвадор, пытаясь придать голосу солидность, — думаю, нет нужды объяснять вам, насколько ценны ваши показания для выяснения обстоятельств, которые имели место накануне вечером в концертном зале. Вы не только один из последних людей, видевших жертву в живых, вы еще и один из первых, кто обнаружил ее тело. Я должен задать вам массу вопросов, которые…

— Задавайте, — перебил его итальянец. — Я всеми силами готов вам помочь. Хотя ясно, что Ане не вернуть к жизни, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы тот, кто ее убил, гнил бы в камере всю оставшуюся жизнь.

Сальвадор довольно улыбнулся, видя готовность итальянца, и задал вопрос:

— Где вы были, когда услышали, что вашу невесту задушили?

— В мужской раздевалке вместе с другими музыкантами. Я зашел туда после окончания первой части и не уходил до получения этого страшного известия.

— Сколько у вас человек в оркестре?

— Почти сто двадцать. Мужчин и женщин приблизительно поровну.

— Да, равенство сейчас в моде, — заметил Сальвадор. — И для вас это неплохо, потому что около шестидесяти свидетелей могут подтвердить ваши слова.

Эта мысль, высказанная с целью успокоить итальянца, была сформулирована Сальвадором так неуклюже, что возымела обратное действие на собеседника, заставив его защищаться.

— Я что, под подозрением? — Рескальо развернулся как пружина. — Инспектор, зачем мне лишать жизни женщину, с которой мы осенью собирались пожениться?

— Простите меня, — сказал Сальвадор. — Я вовсе не имел в виду того, что вам показалось. Вы свидетель, а не подозреваемый, и тем более не обвиняемый. Речь идет о том, что целый взвод может подтвердить, что вы ни на минуту не выходили из раздевалки с тех пор, как покинули сцену, и до того момента, как узнали о смерти своей невесты. Вы не представляете, от скольких неприятностей это вас избавит во время расследования. У вас не только нет, как вы сказали, никакого мотива для убийства, но если мы не докажем, что вы способны находиться в двух местах одновременно, то у вас не было и возможности совершить преступление даже при наличии мотива.

— Я подтверждаю то, что только что сказал, и мои коллеги-музыканты могут это засвидетельствовать, — торжественно заявил Рескальо. — Но хотел бы спросить, несмотря на всю свою готовность сотрудничать: чем может помочь полиции мое свидетельство, если я оставался все время в раздевалке и ничего не видел и не слышал?

— Это неизвестно. Иногда какая-то деталь, которая кажется несущественной, оказывается жизненно важной для расследования. Например, есть одна вещь, которая особенно привлекает мое внимание, — продолжал Сальвадор. — Судебный медик сказал мне, что у вашей невесты нет никаких отметин на теле, кроме тех, что связаны с удушением. Конечно, еще не сделано вскрытие, но при отсутствии ушибов, царапин и ссадин высока вероятность, что вашу невесту не затащили в Хоровой зал насильно, она пришла туда добровольно.

— Не имею об этом ни малейшего представления. Возможно, она искала кафетерий и заблудилась, как Агостини.

— Маловероятно. В конце концов, Агостини — приглашенный дирижер, ему не обязательно знать устройство этого здания. Но ваша невеста уже выступала здесь не один раз, правда?

— Да, это так.

— В таком случае ей трудно было заблудиться.

— Вы правы. А ее не могли убить в другом месте, а потом перенести тело в Хоровой зал?

Сальвадор махнул рукой, показав, что его не устраивает эта версия:

— С какой целью? В таком случае убийца рисковал бы, что его может увидеть кто-нибудь из служителей или проходящий мимо музыкант.

— Возможно, ей надоело ждать в артистической, и она решила пройтись. Или она направилась в Хоровой зал, потому что знала, что там есть рояль.

— Разве их нет в каждой артистической? — возразил инспектор.

— Это инструменты для репетиций, так называемые пианино. У них звук корейского пластика. В Хоровом зале настоящий рояль, «Ямаха», хорошего качества.

— Ваша невеста играла на фортепиано?

— Не так, чтобы давать концерты, разумеется, но довольно неплохо. Имейте в виду, что с музыкальной точки зрения она была очень одарена.

— Почему бы ей вдруг захотелось сыграть на фортепиано после концерта?

— Не знаю. Возможно, чтобы расслабиться. Одно дело играть перед публикой, другое — для себя.

Сальвадору казались неправдоподобными построения итальянца, и он не мог удержаться, чтобы не показать этого:

— Давайте рассуждать рационально: ваша невеста закончила выступление, поскольку ее игра во втором отделении не была предусмотрена. Какое ее поведение было бы наиболее логичным?

— Если предположить, что в поведении женщин можно найти какую-то логику, — сказал Рескальо, рассчитывая найти и находя отклик у собеседника, — то Ане имела обыкновение зайти в кафетерий и, как правило, выпить пива, которое она обожала.

— И все?

— Потом возвращалась в артистическую и дожидалась там своих поклонников, которые не могли попасть к ней до окончания концерта.

— Она всегда оставалась до окончания программы?