Марселе

Я далеко не красавец, но женщины, услышав мою игру, падали к моим ногам.

Никколо Паганини

В глазах страшного скрипача сверкала такая издевательская жажда разрушения, а его тонкие губы шевелились так ужасающе быстро, что казалось, он бормочет стародавние колдовские заклинания, какими накликают бурю и выпускают на волю злых духов, кои лежат, плененные, в пучинах моря.

Генрих Гейне

Нельзя добиться чего-либо в искусстве, если ты не одержим дьяволом.

Вольтер

Для обоняния остальных ты будешь так же недоступен, как для вампиров их собственное отражение.

Леопольдо Алас

В этом романе перемешаны исторические личности и вымышленные персонажи, поэтому мне кажется уместным облегчить задачу читателя следующими пояснениями.

Скрипачка Жинетт Невё (1919–1949) существовала на самом деле и погибла в авиакатастрофе на Азорских островах вместе с чемпионом по боксу Марселем Серданом, у которого в то время был в разгаре роман с Эдит Пиаф. Ее скрипка работы Страдивари так и не была найдена.

Никколо Паганини (1782–1840) — скрипач-виртуоз родом из Генуи, который до сих пор считается непревзойденным скрипачом всех времен. Его техника была поразительной, и большинство современников считали, что он заключил договор с дьяволом. Слухи о сатанинском договоре настолько укоренились в обществе, что церковь отказала Паганини в погребении в освященной земле.

Истории о проклятиях, и в частности о проклятых предметах, уходят во тьму времен, на их основе создано огромное число рассказов, от «Обезьяньей лапки» У. У. Джейкобса до «Семи хрустальных шаров» Эрже, если вспомнить самые популярные. Широко распространено поверье, будто проклятый предмет становится особенно опасным, если его крадут у законного владельца.

Жаклин Дю Пре (1945–1987) — всемирно известная английская виолончелистка, входившая в число величайших виртуозов виолончели. Ее карьера прервалась очень рано из-за рассеянного склероза, неизлечимой болезни, которая стала причиной долгих страданий и смерти виолончелистки.

Клаудио Агостини, прославленный дирижер миланского оркестра, дважды негромко постучал в дверь артистической уборной Ане Ларрасабаль, первой скрипки страны и одной из самых знаменитых скрипачек мира.

Оставался час до начала концерта, который они оба собирались представить публике в Симфоническом зале Аудиториума — Национального концертного зала в Мадриде.

В программу входила увертюра к «Свадьбе Фигаро», за ней следовал Концерт для скрипки си минор Паганини, затем, во втором отделении, концерт для оркестра Бартока. Агостини участвовал в концерте в качестве приглашенного дирижера Национального оркестра Испании; дирижер и солистка выступали совместно в первый раз.

Агостини, уже облаченный во фрак, отчетливо слышал из-за двери, как Ларрасабаль раз за разом повторяет наиболее трудные пассажи Концерта Паганини, известного как «Кампанелла», поскольку в финальном рондо с каждым новым вступлением скрипки слышится звук колокольчика.

Не дождавшись ответа, дирижер снова постучал в дверь, и на этот раз звуки скрипки оборвались.

После продолжительного молчания послышался раздраженный голос солистки, заставивший Агостини пожалеть, что он ей помешал.

— В чем дело? Я репетирую.

Маститому дирижеру мгновенно захотелось очутиться в своей уборной, так и не отозвавшись, но времени на это у него не было: Ларрасабаль распахнула дверь, не дожидаясь ответа. Когда она увидела дирижера, недовольная гримаска на ее лице сменилась открытой улыбкой.

— Ах, маэстро, это вы. Я думала, опять этот критик, Вела де Артеага. Каждый раз, когда я здесь выступаю, он заходит ко мне в уборную, якобы для того, чтобы подбодрить, хотя на самом деле хочет всего-навсего повесить свое пальто на плечики в моем гардеробе.

Семидесятидвухлетний Агостини обладал красивой седой шевелюрой, почти не поредевшей с годами, отличался статной фигурой и изысканными манерами, за что некоторые музыкальные критики называли его «денди». В неспокойном мире исполнителей классической музыки, где царит скрытое недоброжелательство и всегда надо остерегаться ударов исподтишка и подножек, Агостини был редкой птицей: никто с ним не враждовал и не питал к нему ненависти. Он был известен как человек скромный, отзывчивый и великодушный, никогда не сказавший дурного слова ни о своих коллегах, ни вообще о других музыкантах. Ответив улыбкой на улыбку скрипачки, он сказал на очень приличном испанском:

— Я пришел только сказать вам in bocca al lupo,[1]так мы желаем удачи.

— У нас в Испании удачи желают довольно грубо: «Побольше дерьма».

— Дерьма? Артисту? Не понимаю.

— В давние времена ходить на концерты могли себе позволить только состоятельные люди, которые приезжали в экипажах, запряженных лошадьми, и, если у дверей концертного зала оставалось много конского навоза, это значило, что театр был полон. Хотя для того, кто плохо провел ночь, ничего не может быть хуже битком набитого театра, вам не кажется, маэстро?

— Да, конечно. Позвольте мне сказать, что вы обворожительны.

Это не было простой любезностью. Скрипачка уже закончила макияж, и ее синие глаза в сочетании с пышной рыжей гривой казались такими огромными, что Агостини почудилось, что если он подойдет поближе, то может утонуть в них. Но больше всего бросалось в глаза черное бархатное платье, которое она выбрала, чтобы появиться на сцене, платье, оставлявшее открытой спину и с умопомрачительным v-образным декольте, скрепленным воротником.

Ане Ларрасабаль считалась изумительной скрипачкой с тех самых пор, как дебютировала в тринадцать лет в Германии Концертом для скрипки Бетховена, с дирижером Лорином Маазелем; а сейчас, в свои двадцать шесть, она была еще и в высшей степени привлекательной женщиной, не раз украшавшей обложки самых популярных журналов.

— Могу я задать вам вопрос, signorina[2]Ларрасабаль? Почему вы выбрали концерт Паганини для открытия фестиваля «Испамусика»?

Ларрасабаль, державшая в левой руке скрипку, а в правой смычок, взяла несколько нот пиццикато, прежде чем ответить. Агостини увидел в этом своего рода кокетство.

— Вы не любите Паганини, маэстро?

— Разумеется, люблю. Но мне кажется, не будет ничего обидного, если я скажу, что его нельзя отнести к первому ряду.

— Вам кажется, что это второразрядная музыка? Почему же вы тогда согласились дирижировать этим концертом?