«Addio» – это значит «прощай»…

Было уже вовсе темно, когда Лиза добралась до дому. Осторожно ведя ладонью по изгороди, нашарила наконец пролом среди плит ракушечника и, подоткнув юбки повыше, пробралась в сад, думая только о том, как бы не разорвать, не попортить платье. Наверное, придется теперь отдать его Чекине, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Это будет хорошее возмещение. Ей было ничуть не жаль подарка Беппо: память об этом дне, о глазах странного юноши, о его голосе, таком же мягком, бархатном, таинственном, как эти глаза, Лиза знала, останется с нею навсегда.

Вступая в новую полосу жизни, она с готовностью отрешалась от всяких мелочей, знаков былого вроде лент, украшений, платков, одежды, к чему так пристрастны, как правило, женщины. Нет, она без сожалений отдаст платье Чекине да еще попросит молодую служанку как-нибудь надеть его, чтобы увидеть себя со стороны и представить, как выглядела в этот невероятный, чудесный, сумасшедший день…

Лиза на миг приостановилась. Как ни забылась, как ни разгорячилась она, однако ворваться сейчас в чинные, тихие, печальные залы виллы Роза – вот такой, еще пылающей после своей avventure! – было для нее невозможно. Поэтому, отыскав уже привыкшими в темноте глазами дорожку, ведущую к черному ходу, Лиза поспешила туда, как вдруг женский голос, раздавшийся совсем рядом, заставил ее замереть.

– Ты пожалеешь об этом… – прошипела женщина, и Лиза даже не сразу узнала в этом свистящем, угрожающем шепоте всегда веселый и ласковый голос Чекины. – Клянусь Мадонной! Ты вспомнишь мои слова, да поздно будет!

Лиза замерла, обливаясь холодным потом. Однако почему Чекина говорит так грозно и, главное, кому это она угрожает?

– Подумать только! – воскликнула меж тем Чекина, не дождавшись ответа; теперь голос ее дрожал, как голос обиженного ребенка. – И ведь именно я просила о твоем прощении! Именно я клялась и божилась, что ты искупишь свою слабость! Нет, не слабость, а большой грех, un gran peccato! – произнесла она с особенною силою. – И вот теперь, когда следует только решиться, ты сидишь сложа руки и твердишь, что надо подождать!

– Но ведь старик еще не воротился, – наконец ответил ей мужской голос.

Лиза чуть не вскрикнула: да ведь это Гаэтано! Под покровом ночи он встречается с Чекиною! Но зачем, когда они и так днем видятся за делом и без дела? Не присутствует ли Лиза при выяснении отношений меж двух влюбленных?..

– Быть может, – продолжал Гаэтано, как бы оправдываясь, – вести, им привезенные, будут таковы, что нам и тревожиться ни о чем не придется; и все это окажется лишь пустою тратою времени?

– Мало вероятности, – огрызнулась Чекина.

Но Гаэтано перебил ее:

– А по моему разумению, как раз этого и следует ожидать! Ей уже нашли замену, и вовсе не похоже, чтобы кто-то, кроме нее, продолжал лелеять какие-то надежды. Я думаю…

Но уж этого Чекина выдержать не могла:

– Ты думаешь?! С ума сойти! Твое дело не думать, а исполнять, что велено! С какими бы вестями ни прибыл старик, будет лучше, если она умрет.

– Тогда ты просто дура! – Теперь уж и Гаэтано взъярился. – Какой прок от мертвого тела? Подчинить ее нашей воле – вот что нужно…

– Если кто здесь глуп, то именно ты, – ядовито промолвила Чекина. – Ты живешь рядом с нею столько уж времени и до сих пор не уразумел, что никто и никогда не отыщет средства ее подчинить, покорить, поколебать! Да ведь для нее не существует никого и ничего в мире, кроме нее самой и той цели, к которой она стремится! Она безумна, как и всякий человек, который обуреваем неутолимой страстью, ибо сия страсть губительна!..

Внезапно под Лизиной ногою хрустнул сучок, но она не тронулась с места.

Однако дело уже было сделано. Легкий, торопливо удаляющийся шум сказал ей, что Чекина и Гаэтано обратились в бегство, даже не узнав, что их спугнуло. Лиза еще успела услышать, как служанка что-то пробормотала повелительным тоном; различила только слова aqua tofana, но не поняла, что это значит, какая-то aqua, то есть вода… Гаэтано не ответил, и они исчезли, как незримые духи ночи.

Лиза по-прежнему стояла недвижима, едва переводя дыхание от страха. Из всего подслушанного разговора ее наиболее поразила фраза Чекины о том, что всякая неутолимая страсть губительна. Лиза усмотрела здесь связь со своей пагубной любовью к Алексею… А впрочем, голова ее была настолько забита воспоминаниями о встрече с Джузеппе, сердце настолько полно сим мимолетным, но сладостным приключением, что мысли ее никак не могли двигаться в ином направлении, кроме как предполагая всюду и везде любовную интригу.

И сердитый тон Чекины, и ее упреки были понятны Лизе: молодая итальянка столько бед претерпела по вине Джудиче, что отныне могла довериться не всякому мужчине. Очевидно, Гаэтано что-то наобещал ей, но не сдержал слова. Потому, наверное, Чекина и намеревалась прибегнуть к чьей-то помощи, кажется родственников, чтобы заставить Гаэтано исполнить обещание. Неприятно Лизе было только, что проворная, хорошенькая Чекина выбрала Гаэтано, всегда глубоко замкнутого, ускользающего, как бы ненастоящего. И она опасалась, что Чекину и в этой новой любви постигнет разочарование.

Лиза также поняла из разговора, что влюбленная пара зависит от приезда какого-то старика и от известия, кое он должен привезти. Ей показалось, что речь идет о деньгах, о наследстве, но последних слов Чекины Лиза хорошенько не разобрала; ясно было лишь, что смерти той особы, от коей все это должно исходить, Чекина и Гаэтано ждут с большим нетерпением. Тут Лиза всей душой готова была им посочувствовать. Отчего-то неведомая, она представлялась вроде непреклонной и деспотичной Неонилы Федоровны, а значит, не могла вызывать у Лизы приязни. Впрочем, история сия пробудила у нее совсем не значительный интерес, ибо она внезапно вспомнила совет Джузеппе, как облегчить состояние Августы, и загорелась желанием исполнить это как можно скорее.

Выждав еще немного времени, чтобы не столкнуться с Чекиной на черной лестнице, Лиза проскользнула в дом и первым делом поднялась к себе. С большой неохотою сняла она голубое платье, льнувшее к ней, точно вторая кожа, и, торопливо умывшись в тазу, уже стоявшем на табурете, облачилась в свою домашнюю блузу. Голубые шелковые туфельки оказались перепачканными мокрой землею, но Лиза не стала переобуваться: нелюбимые туфли без задников громко стучали бы по ступенькам, а для ее замысла необходима была тишина.

Перевесившись с лестницы, она долго ловила самомалейший шорох в доме; однако кругом было темно и тихо, только за дверью Фальконе чуть подрагивал огонечек ночника, да на кухне Яганна Стефановна и Хлоя, еле слышно переговариваясь, убирали посуду. Путь был свободен.

Бесшумно прокравшись в столовую, Лиза отыскала ощупью фьяску с красным вином (она помнила, откуда их доставал Фальконе) и одну из них прижала к себе; потом так же невесомо, почти не касаясь пола, воротилась на второй этаж и тихонько потянула ручку двери, ведущей в спальню Августы… как вдруг что-то сильно ударило ее по лбу!