существовать в истории. И их наличие могло никак не повлиять на возникновение капитала. Поскольку они не обязательно предвосхищают капитал, то относятся к тому типу прошлого, который я назвал История 2. Гетерогенность, которую Маркс видит в истории денег и товара, иллюстрирует тот факт, что отношения, не способствующие воспроизводству логики капитала, могут быть тесно переплетены с отношениями, которые такому воспроизводству содействуют. Капитал, говорит Маркс, должен разрушить первый комплекс отношений как независимую форму и подчинить его себе (используя, при необходимости, насилие, то есть мощь государства). «Он [капитал] первоначально застает товар, но не как свой собственный продукт, и денежное обращение, и не как момент своего собственного воспроизводства. <…> Но как самостоятельные формы капитал, приносящий проценты, и торговый капитал должны быть сначала сломлены и подчинены промышленному капиталу. По отношению к капиталу, приносящему проценты, применяется административная власть (государство), осуществляется насильственное понижение процентной ставки, так что он уже не может диктовать условия промышленному капиталу»[188].

Тем самым Маркс вписывает в плотное пространство капитала элемент глубокой неопределенности. В процессе воспроизводства своих жизненных процессов капитал должен столкнуться с отношениями, открывающими двоякие возможности. Эти отношения могут как быть ключевыми для самовоспроизводства капитала, так и оставаться ориентированными на структуры, не способствующими такому воспроизводству. История 2, таким образом, не является отдельными от капитала прошлыми эпохами. Она свойственна капиталу, но тем не менее прерывает и перебивает развитие его собственной логики.

История 1, говорит Маркс, должна подчинить или сломать многообразие возможностей, существующих в рамках Истории 2. Однако ничто не гарантирует, что подчинение Истории 2 логике капитала когда-либо будет доведено до конца. Маркс действительно писал о буржуазном обществе как о «противоречивом развитии»: «отношения предшествующих форм [общества] встречаются в нем часто лишь в совершенно захиревшем или даже шаржированном виде». И в то же время он охарактеризовал остатки «предшествующих форм» как «еще не преодоленные»[189], обозначая метафорой преодоления, что места выживания того, что кажется до- или не-капиталистическим, могут являться местом продолжающейся битвы[190]. В этом фрагменте текста Маркса, конечно, сохраняется определенная двойственность и неясность в отношении времени. «Еще не преодоленные» – это скорее «пока еще не преодоленные» или «в принципе непреодолимые»?[191]

Мы должны быть настороже к некоторым двусмысленностям в текстах Маркса, но они также могут быть полезны. На первый взгляд кажется, что Маркс предлагает нам историцистское прочтение, версию «нарратива перехода», сущность которого я объяснил в предыдущей главе. Категории «не-капиталист» и «не-рабочий», кажется, однозначно относятся к процессу становления капитала, фазе, когда «капитал еще не существует, а только лишь становится»[192]. Но отметим двусмысленность этой фразы: какой временной промежуток обозначен словами «еще не»? Если прочитать «еще не» как слова из лексикона историка, мы увидим в этих рассуждениях историцизм. Они отсылают нас к представлению об истории как о зале ожидания, периоду, необходимому для перехода к капитализму в конкретном месте в конкретное время. Период, в который, как я указал выше, часто заключают третий мир.

Но уже сам Маркс предостерегает нас от интерпретаций капитала, подчеркивающих историческое в ущерб структурному и философскому. Он напоминает нам, что «капиталистическое производство движется в противоречиях, которые постоянно преодолеваются, но столь же постоянно полагаются»[193]. Словно именно то самое «еще не» и поддерживает движение капитала. В заключительной главе я смогу более подробно обсудить неисторицистские варианты осмысления конструкции «еще не». Теперь же отметим, что сам Маркс позволяет нам прочитать выражение «еще не» в режиме деконструкции, как отсылающее к процессу отсрочки, внутренней по отношению к самому бытию (то есть логике) капитала. «Становление», вопрос о прошлом капитала, необязательно осмыслять как процесс, лежащий вне и ранее «бытия» капитала. Если мы описываем «становление» как прошлое, полагаемое самой категорией «капитал», то мы делаем «бытие» логически первичным по отношению к «становлению». Другими словами, если рассматривать Историю 1 и Историю 2 совместно, то разрушается привычное топологическое различение внешнего и внутреннего, характерное для любых споров о том, справедливо ли утверждать, что весь мир попал в подчинение к капиталу. Различие при таком понимании не является для капитала чем-то внешним по отношению к капиталу, но и не включается в него как составная часть. Оно живет в тесных и многообразных отношениях с капиталом, простирающихся от оппозиции до нейтралитета.

Такова возможность, к рассмотрению которой, как я полагаю, подталкивают нас не до конца развернутые идеи Маркса, связанные с Историей 2. История 2 не провозглашает программу написания историй, которые стали бы альтернативой нарративам о капитале. Иначе говоря, Истории 2 не формируют диалектического Другого логике необходимости, представленной в Истории 1. Думать так – значит подчинять Историю 2 Истории 1. Лучше осмыслять Историю 2 как категорию, нагруженную функцией постоянного прерывания тотализирующего напора Истории 1.

Позвольте мне проиллюстрировать свой тезис при помощи логической задачки, связанной с категорией «рабочая сила». Давайте представим, как воплощение рабочей силы – работник/работница – входит в ворота завода каждое утро в 8 часов и выходит в 5 часов вечера, отдавая свой обычный восьмичасовой день на службе капиталисту (дозволяющему часовой перерыв на обед). Эти часы определены и ограничены юридически – контрактом о заработной плате. Теперь, следуя моим определениям Истории 1 и Истории 2, можно сказать, что работник/работница несет с собой каждое утро практики, воплощающие два типа прошлого – Историю 1 и Историю 2. История 1 – это прошлое, находящееся внутри структуры бытия капитала. Рабочий/ая на заводе фактически служит примером исторического отделения своей способности к труду от необходимых инструментов производства (принадлежащих теперь капиталисту) и тем самым воплощает историю, в которой реализовались логические предусловия капитала. Этот рабочий не представляет, таким образом, отрицания всеобщей истории капитала. Всё, что я уже сказал об «абстрактном труде», применимо к нему/ней.

Однако, входя в заводские ворота, мой вымышленный персонаж воплощает и другие типы прошлого. Эти типы, собранные в моем анализе воедино под термином «История 2», могут институционально подчиняться логике капитала и существовать в тесной взаимосвязи с ним, но они не принадлежат к жизненному процессу капитала. Они позволяют человеку, обладателю рабочей силы, задействовать и другие способы бытия в мире, а не только служить обладателем рабочей силы. Мы не можем даже надеяться на то, что когда-нибудь нам удастся составить полный список этих типов прошлого. Отчасти они реализованы в телесных привычках, в неосознанных коллективных практиках, в рефлексии о смысле отношений человека с предметами в мире. Ничто из этого автоматически не встраивается в логику капитала.

Дисциплинарный процесс на заводе отчасти предназначен для окончательного подчинения/разрушения Истории 2. Капитал – абстрактная категория