– Я не хочу есть. То есть не могу. Ничего не лезет.

– Но так же нельзя, возьми себя в руки! Обязательно надо поесть!

– Давай лучше поговорим… Ты же о чем-то поговорить со мной хотела?

– Да, хотела… – сказала Соня и растерялась. От интонации его голоса растерялась, устало-скорбной, чуть обвиняющей. «У меня мама умерла, а ты… с разговорами…»

– Да, хотела, Олег, – повторила она решительно, со вздохом. – Извини, конечно, что в такой момент тебя напрягаю, но… Вообще-то я думала…

– Что ты думала, Сонь?

– Да ладно, ничего. Если по делу, то мне твоя помощь нужна, Олег. Надо что-то решать с няней для Николеньки. Мне на работе только неделю отпуска дали. Надо за неделю…

– Погоди, не понял… – перебил ее Олег, болезненно сморщив лицо, – о какой ты няне сейчас говоришь, Сонь?

– Как это – о какой?.. О няне для Николеньки… Должен же кто-то быть с ним, пока я на работе!

– Сонь, ну что ты несешь, не понимаю… Какая няня? Ты что, не знаешь, какие попадаются сейчас няни? Телевизор не смотришь? Хочешь, чтобы над нашим и без того несчастным ребенком какая-то стерва издевалась? Ты хоть знаешь, кто сейчас в няни да гувернантки идет?

– Да… Но что же тогда делать? С кем я его должна оставлять? С тобой?

Олег опять поморщился, потер дрожащими пальцами висок. Помолчал, прикрыв глаза. Потом произнес твердо, будто концы обрубил:

– Ты мать, Соня. И этим все сказано. Ребенок должен находиться с матерью. Тем более такой ребенок.

– Да, я мать! А ты не забыл, что ты – отец? Может, ребенок хоть изредка и рядом с отцом должен находиться?

«Господи, господи… – забилась испуганная мысль в голове. – Что же я делаю! Не хотела же ссориться, совсем не хотела…»

– Я от своего отцовства не отказываюсь, Сонь. Отнюдь. Да, я отец. Мой долг – содержать своего больного ребенка. И мать своего больного ребенка. А для этого надо много работать, Сонь.

– Содержать? И все? Ты считаешь, этого вполне достаточно? А может, наоборот? Давай я буду содержать тебя и твоего больного ребенка? Разве в одном это дело, Олег?

– Вот именно, Сонь. Дело вовсе не в содержании. Дело в том, что моему больному сыну нужна мать. Мать, понимаешь ты это или нет?! Ты – его мать! И ты будешь всегда рядом с ним! Обязана!

– А ты? Ты разве нет? У меня есть обязанности, а у тебя – нет?

– Сонь, прекрати… Похоже, мы идем по одному и тому же кругу. И поэтому я не вижу смысла продолжать разговор…

Олег встал и решительно шагнул из кухни.

– Олег… Ты что, уходишь?

– Да, ухожу. Я уже все сказал, Сонь.

– Но погоди… – бросилась она за ним в прихожую. – Погоди, Олег…

Видимо, услышал-таки в ее голосе нотки отчаяния, обернулся от двери, вжав голову в плечи. Проговорил, запинаясь:

– Деньги я буду давать два раза в месяц – пятого и двадцатого… Все, что могу, Сонь. Прости. За тобой – материнская забота и любовь… Я понимаю, это жестоко звучит, конечно, но… Это все, что я могу сделать для своего сына…

– У тебя… У тебя кто-то есть, скажи?!

– Да при чем тут!.. Нет у меня никого! Ты же знаешь, я тебя люблю, тебя одну!

– Тогда останься! Прошу тебя! Ну нельзя так жить, Олег! Нельзя, нельзя…

Соня прижала кулаки к губам, чтобы не разрыдаться громко. Зажмурила глаза… И тут же почувствовала на плечах его нервно подрагивающие ладони. Притянул к себе, обнял…

– Не плачь, Соня, не надо. Не рви мне сердце. Кто ж виноват, что все так… получилось. Да, я оказался слабым, прости… А с другой стороны – я же прав, подумай сама… Ну какие няньки… Ничего не поделаешь, придется тебе принять такую судьбу. Судьбу рядом с сыном. Ты – мать…

Что-то остановилось внутри, застопорилось, заскребло железом. И спина дернулась, будто стегнули по ней плеткой. И слезы куда-то делись, и глаза высохли. Соня высвободилась из рук Олега и бросила ему в лицо злобно:

– Я тебя ненавижу, Олег. Не-на-ви-жу. Понял? И денег твоих не возьму. Ни пятого, ни двадцатого.

Олег отступил на шаг, руки повисли, как плети. Усмехнулся горько:

– Что ж, я тебя вполне понимаю… Я и сам себя ненавижу, Сонь. Но это ж ничего не отменяет… – Пожал плечами, развернулся, шагнул к двери.

– Что, даже на сына не взглянешь? Он спит, не бойся! А можешь и разбудить, объяснить ему про пятое и двадцатое!

Олег открыл дверь, ступил через порог. Соню же несло злой автоматной очередью ему в спину:

– Ты, отец! И это у тебя называется – все, что я могу сделать для сына?! То есть пришпилить меня гвоздем к стене, как бабочку в гербарии? Сначала свою мать, потом – меня?.. Да какое ты имеешь право распоряжаться моей жизнью?

Прежде чем шагнуть в открывшиеся двери лифта, Олег обернулся, проговорил хрипло:

– Не надо, Сонь… Вот про маму – не надо… Это уже ниже пояса…

– А про сына – не ниже пояса? А про меня?

Хлоп – двери закрылись. Уехал…

Хороший разговор получился. Я тебя люблю. А я тебя – ненавижу. А может, наоборот, как в зеркале?..

* * *

Соня проплакала от обиды всю ночь. Все-таки коварная эта штука – женская обида, может последние силы отнять. И уверенность в себе тоже. Встаешь утром – и ничего в тебе нет, одно только послевкусие ночных слез пополам с апатией. И солнечные зайчики на паркете не спасают, и кофе кажется горьким на вкус. И о делах думать не хочется. А впрочем, какие дела, если нет времени за компьютер сесть, чтобы выудить нужную информацию из Интернета. Уже второй день драгоценного отпуска пошел, и, похоже, опять впустую пройдет! Вон, Николенькина массажистка в дверь звонит, и надо приветливую улыбку на лицо натянуть… А потом еще придется ее чаем поить. Екатерина Васильевна всегда ее чаем после очередного сеанса поила. Говорила, что она первоклассный специалист и потому особого уважения к себе требует.

Как же ее зовут, эту массажистку, дай бог памяти… Света, кажется. Ну да, точно, Света. Хорошо, кстати, что деньги ей авансом выданы за десять сеансов. Еще пять осталось.

– Доброе утро, Светочка… Проходите, мы вас ждем!

– Да, да, конечно… А почему… вы сегодня? Где Екатерина Васильевна?

– Она умерла… Похоронили два дня назад.

– Ой, да что вы!.. Как жаль… Что ж, примите мои искренние соболезнования. Жаль, жаль… Такая женщина была замечательная, сейчас редко таких самоотверженных бабушек встретишь. Значит, теперь вы с ребеночком постоянно находиться будете?

– Да… Да, я.

Как осторожны, как ловки ее ладони, гуляющие по вялому тельцу Николеньки. И как сосредоточено лицо. И голос, журчащий на одной ласковой ноте:

– Ничего, ничего… Скоро ваш ребеночек сидеть научится, сам спинку держать будет… Когда ребеночек сидит, уже легче… Потом и ползать научится, как все детки…