- Пожалуй вы правы, мсье Марэ, и мне самому вряд ли пришло бы это в голову… однако мой друг принц Георгий Греческий и капитан Дубасов уверили меня, что в наши дни в Европе даже великий человек ничего не стоит без прессы. Мне далеко до величия, но, доверяя мнению этих двух замечательных людей и желая избежать кривотолков относительно существующего положения дел между Российской империей и Японией, я счёл разумным пригласить вас всех для этой встречи.

- Благодарю Вас, сир, от лица всех журналистов мира, и в таком случае позвольте также спросить… - дальше беседа с прессой пошла гладко, на политические вопросы ответил сам цесаревич, а на военно-морские темы — известный златоуст Дубасов, отлично владевший английским и французским. После примерно десятка вопросов Николай поднялся, и встреча завершилась сама собой. Впечатлённые и очарованные корреспонденты по возвращении на берег толпой рванули на телеграф, разнося по всему миру свежайшие новости из первых рук.

Время было для этого самое лучшее — в Европе была ночь, утренние выпуски газет ещё печатались. Кто-то из редакторов втискивал новые материалы в уже свёрстанные полосы, выкидывая менее значимые, кто-то сразу отправил статьи в специальный экстренный выпуск. Наутро любой европейский обыватель мог прочитать в самых везучих газетах, имевших в Кобе корреспондентов, об японском вероломстве и жестоких заговорщиках, о доблести русских моряков, и исключительном мужестве и обходительности русского наследника. Слова про великого человека и прессу стали сенсацией, снискав Николаю симпатии газетчиков по всему миру на долгие годы. Спецвыпуски продавались лучше, чем горячие пирожки, принеся владельцам газет изрядный барыш, и тиражи основных изданий подскочили следом. Помимо информации с пресс-конференции, печатались обзоры о предшествовавших нападении ассасина и перестрелке в гавани, а также рисунки, изображавшие эти события, разной степени нелепости. Фотографиям из Оцу и Кобе предстояло ещё доплыть до редакций на почтовых пароходах.

Интонация статей, разумеется, отличалась от страны к стране. Французы, как обычно, иронизировали, но в целом были настроены абсолютно про-русски, а статьи мсье Марэ в «Рассвете» ещё долго называли апологией русского царизма. Германская пресса также всецело поддержала русских, а наиболее отчаянные газетёнки даже осмелились поставить их в пример германскому правительству, намекая на давнюю позорную историю с принцем Генрихом2. Итальянский корреспондент так живописал безупречное поведение русских матросов при защите иностранцев в Кобе и мужество русского наследника престола, что имя Николай на несколько месяцев стало самым популярным при именовании новорожденных в Италии. Остальной Европе было в общем-то плевать, но и в испанских, и в шведских газетах всё равно ощущалась симпатия к несчастномурусскому принцу, столь жестоко пострадавшему по вине коварных мятежников. Китайские щелкопёры злорадствовали вовсю, радуясь унижению и разгрому островных выскочек. Британская пресса была традиционно несколько более критична к русским и снисходительна к японцам, хотя корреспондент «Дейли Телеграф», присутствовавший в Кобе и на пресс-конференции, разнёс злобных узкоглазых в пух и прах, своим авторитетом очевидца заставляя остальных несколько менять тон статей.

Внезапно, хотя и не неожиданно, блеснул лондонский «Панч», тоже дав спецвыпуск в рисунках. На первом из них изображался Николай в костюме джентльмена, с котелком на голове и лежащей рядом тростью катающийся на лодочке по озеру, на фоне живописного берега и японских пагод. На втором рисунке на него с дерева падала макака в японском полицейском мундире, с саблей в руках. На следующем рисунке Николай был изображён стоящим в лодке без котелка, с поцарапанной бровью, а макака улетала в кусты от молодецкого удара его трости, потеряв в воздухе саблю. На четвёртом рисунке целая прорва макак обстреливала его из плевательных трубочек, прячась в кустах или приближаясь по воде в нескольких лоханях для стирки белья. На пятом макаки были разгромлены, а лохани шли ко дну или перевернулись, и наконец на шестом рисунке Николай тростью лупцевал на берегу, держа за хвост, пытающуюся убежать макаку в короне и парадном мундире, подозрительно напоминающую лицом Муцухито, а из карманов коронованной макаки разлетались всякие мелочи вроде островов, которые с улыбками подхватывали на лету и утаскивали обаятельные казачата.

Тираж этой рисованной мини-эпопеи получился феноменальным, её переиздали бесчисленное количество газет по всему миру, и даже в России она спустя время вышла несколькими тиражами под эгидой «Московского листка», с приличествующими правками, разумеется. В США её местное переиздание, хотя и неверно, считают первым комиксом в истории. Японский посол при дворе Её Величества королевы даже заявил протест против оскорбления Небесного Государя, имея в виду шестой рисунок, однако кого интересуют жалкие взвизгивания неудачников? Министр иностранных дел даже не принял его лично, а письменную ноту оставил без внимания.

В России, как обычно, с газетной информацией о событиях дело обстояло гораздо хуже. Царь лично наложил запрет на публикацию сведений о состоянии цесаревича и характере его ранений. Газетные цензоры наперебой принялись дополнительно ужесточать запреты, и в результате там, где в точных сведениях были заинтересованы больше всего, их оказалось всего менее. Информация, разумеется, просачивалась, но в основном неполная или неверная, на уровне слухов и домыслов. Известный московский репортёр и острослов Владимир Гиляровский после первых вестей о покушении в Оцу и не имея сведений о последующих событиях, блеснул эпиграммой:

Происшествием в ОцуОпечален царь с царицей.Тяжело читать отцу ,Что сынок побит полицией.Цесаревич Николай,Если царствовать придётся,Никогда не забывай,Что полиция дерётся

- и это стало самой популярной сплетней в европейской России на какое-то время.

1 15 кабельтов = 1,5 морской мили, примерно 2,8 км. На 1891 год — очень большая дистанция

2 Во время визита в Японию принц Генрих Прусский, второй сын правившего кайзера, был арестован городовым «за охоту в неположенном месте» и провёл ночь в полицейском участке

В Японии дело обстояло с точностью до наоборот. Очевидцев и участников событий было с избытком — их оказалось даже больше, чем всех жителей Оцу, Киото и Кобе, вместе взятых, считая грудных детей. Японская пресса в количестве трёхсот с лишним только крупных газет, появившаяся как явление меньше двадцати лет назад, слыхом не слыхивала о цензуре и была по-настоящему независима. Как не зависящей от партий и олигархов, ей приходилось подстраиваться под мнение читателей, а не навязывать им своё.