Хрусталёв же в это время шагал с ружьём по распадку, через некоторое время свернул к увалу, преодолев его, он оказался на ключе. Ручей весело бежал, перекатываясь по камням, временами на поверхности воды проплывали единичные опавшие с осин и берёз листья. Они, словно крошечные кораблики, плыли на поверхности, а в малых бурунах или на перекатах попадали в водоворот, но не тонули, а «искупавшись», продолжали свой путь. Местами из ключа торчали коряги, они на себе задерживали всё, что несла вода: листья, веточки, иголки хвойных деревьев, образуя своеобразную шапку. Одну такую шапку Захар сшиб сапогом, и она, оказавшись в воде, получила свободу, распалась и понеслась дальше.

«Наверняка в этом ключе есть золото. А почему нет? Вся Колыма, говорят, в золоте. Бригадой копаем, копаем, моем, моем и есть уже повод ликовать. Другое не радует — весь металл прииску, а прииск, кто его знает, возьмёт и кинет — за меньшую цену примет или ещё чего выдумает. Если так, то обида заест. На следующий год с корешами выпросим участок с толковым содержанием, нароем и, сколь надо, умыкнём, а мизер сдадим, скажем: содержание не подтвердилось, предъяву выскажем — напрасно только пахали. Золото сами найдём, кому сбыть, отыщем без спешки людей с интересом. А уж опосля махну в Хабаровск — заждались меня там…»

Захар шёл тихо, местами пробираясь сквозь заросли, всматривался в надежде увидеть дичь или копытное животное. Но всё тщетно, кроме лесных птиц и пары бурундуков, он никого пока не встретил. Правда, набрёл и на глухаря, но выследить его и подстрелить не удалось, он скрылся из виду и только трепет охотничьего волнения тронул грудину. Шёл дальше. Поднявшись на бугор, он у его подножия заметил изрядно истоптанный участок земли, вернее, взрыхлённый. Подошёл.

«Да это же солонец! Всё изрыто копытами. Либо олени, либо изюбры…» — взволновалась душа. Надежда подстрелить дикое животное возросла, нужно только время. Второпях из веток и лап ели он соорудил скрад, место выбрал удачное — чуть в отдалении от солонца, между большущим кустом и деревом, неприметное и удобное для стрельбы, с хорошим обзором.

Хрусталёв зарядил оба ствола патронами с пулями, залёг в укрытии и притих. Так сидел он часа два-три, а то и более, солнце клонилось к закату, и уже потерял всякую надежду, как вдруг послышался лёгкий, еле слышный хруст, и тут на солонцы вышли три оленя. Крупные таёжные особи ноздрями втягивали в себя воздух — настороженно принюхивались, повертели своими рогатыми головами, озираясь вокруг. Не заметив опасности, принялись копытами ворошить землю, с наслаждением лизать встревоженную поверхность.

В этот момент Захар выбрал цель и нажал на курок. Прозвучал выстрел, и один из оленей упал как подкошенный, остальные рванули с места, словно их кто больно хлестанул бичом. Выскочив из укрытия, Захар подбежал к лежащему на земле оленю, он был ранен, вторым выстрелом добил животное и опустил ружьё. «Добыл! Теперь жить можно. Что ж с ним делать? Такую тушу одному унести не под силу. Освежую, кровь выпущу и айда до братвы», — рассудил он и, не мешкая, ножом сделал так, как решил. Оленью тушу накрыл обилием хвойных лап. Для зверя, который мог учуять запах крови, они были не помехой, медведь, например, сразу бы разорвал обнаруженную находку или уволок её целиком в другое место и зарыл. Захар это сделал для собственного успокоения и надеялся, что вряд ли до утра кто-либо тронет его трофей.

Глава 14

Вернулся Хрусталёв на участок быстро, торопился успеть до темноты и шибко уж хотелось порадовать бригаду.

Новость об удачной охоте у всех подняла настроение. Уставшему Захару Лосев налил разведённого водой спирту, он благодарно глянул на Макара и залпом выпил. Закусил, напился горячего чаю и завалился на нары. Уснул мгновенно. Приснился Захару беспокойный сон, отчего он ночью временами ворочался, сопел, порой отрывисто дышал.

Виделось ему, будто идёт он по таёжной тропе, кругом дремучий лес, с высокими стволами и могучими кронами, такими, что солнце не может пробиться сквозь них, а оттого кругом стоит полумрак, и тут он мгновенно обернулся тьмой. Мгла тревожила душу, настораживала. И вдруг твёрдая почва под ногами закончилась, и он уже шагает по трясине. Почва колышется, но держит, а дальше болото. Он идёт по болоту, и хотел было повернуть назад, но болото теперь кругом, а дремучий лес как растворился. Ноги увязали в топь, он их с трудом вытаскивал, шёл дальше, но внезапно провалился по грудь, загнившая вонючая жижа охватила тело, а от движений просел ещё глубже по самое горло, холод и ужас сковал нутро. Он кричал, что было в нём сил, понимая: это конец… И тут от охватившего его страха он проснулся. Открыл глаза, на лбу выступил пот, свесил ноги с нар, так молча сидел с минуту, думал: «Надо же какая чушь приснилась? К чему бы это?..» Вытер ладонями пот и снова завалился спать. Остальная часть ночи прошла для него спокойно, а пробудившись, про сон делиться ни с кем не стал, посчитал излишним.

Утром трое: Хрусталёв, Гребнев и Груздев отправились разделывать оленя, а мясо перенести на участок. Лосев на это время, оставшись один, занялся мелким ремонтом бутары, делал ревизию трафаретов, затем заменил черенки на двух лопатах и кайле, смазал дёгтем оси колёс тачек. Закончив дела, зашёл в избушку, достал журнал учёта съёмок, листал, смотрел на цифры, анализировал: когда дни были более удачными, когда хуже, с какого места вели забор породы. Это ему необходимо было для следующего сезона, чтобы учесть опыт нынешнего промывочного результата.

Мужики вернулись после полудня. Пришли уставшими, но в хорошем расположении духа — воодушевляла добрая добавка к столу. На том месте, где разделывали зверя, оставили лишь от него шкуру, кишки и рога, всё остальное разделили на три части, разложили в кули и принесли на плечах.

Первым делом решили сделать жаркое из печени, а из небольшой порубленной кости сварить бульон. Разделанное мясо подвялили у костра, оно взялось тонкой подсохшей корочкой, пахнущей дымком, и поместили его в ледник.

За ужином, сидя за столом и поедая свеженину, все урчали над ней, словно коты, которым только что на блюдечко положили свежее мясо или рыбу.

— Отбегал рогач, что ж тут поделаешь, выживает сильнейший — так мир устроен, — промолвил Хрусталёв, глядя на кусочек мяса, который собирался отправить себе в рот.

— Устроена. Всем кушать хочется, — поддакнул Гребнев.

— На ночь