вдруг телеграмма от твоего замполита, от Семенова… Я бросилась на вокзал, потом — На самолет. И вещей не взяла никаких. Я сама буду за тобой ухаживать, врач разрешил.

Много думал «Лохов в эти томительные дни. К нему все еще никого не пускали, но он мысленно вызывал к себе товарищей, сажал рядом с собой на кровать и раз-говаривал с ними. Это когда уходила Вера.

С каждым днем все глубже понимал он, как много потерял за этот тяжелый год и как много нашел в эти последние дни. Стоило теперь Вере уйти, и он начинал тосковать по ней, томиться, как мальчишка. Да нет, даже мальчишкой, когда только начинал ухаживать за ней, так не ждал он встреч и не тосковал так.

Когда она уходила, он сразу начинал думать о ней, вспоминать подробности их жизни в Снежном. Вспоминал дочь, ее тонкие ручонки, звонкий голосок. Боль утраты не исчезла, она стала мягче, печальнее. И впервые он с ужасом подумал о том, что тогда, в те страшные дни, обвинил в гибели дочки жену!.. Даже если Вера сможет забыть, разве сам забудешь это?

Матросы спасли его дважды — и от смерти и от самого себя. Но сколько это стоило ему! Кому «ему»? Опять о себе, все о себе и о себе… Я, мне, для меня… Как болячка сидит это в тебе, Лохов! Лохов ты, Лохов!..

Мысли эти терзали его, но он не отмахивался от них, не гнал. Он понимал, что надо очиститься прежде всего перед самим собой. Чтобы получить внутреннее право сказать: я понял, я виноват. Но сначала — очиститься перед самим собой. Нет судьи грознее, чем собственная совесть, если ее не усыплять грошовыми подачками, если спрашивать с себя по всей строгости.

Однажды в дверь палаты тихонько постучали. Крадучись и озираясь, вошел паренек в госпитальном халате.

— Разрешите, товарищ капитан второго ранга?

Лохов узнал Федорова и обрадовался:

— Входите, Федоров, входите… Что вы озираетесь? Никого нет, жена пошла обедать.

— А я не от жены, товарищ капитан второго ранга. Я к вам который раз пробираюсь — не пускают. А завтра — на выписку. Ребята пишут: умри, а проберись к командиру и разузнай, как здоровье.

— Так и написали?

— Слово в слово. Вот сегодня и дежурю в коридоре с утра. Как вы, товарищ капитан второго ранга?

— Получше. Спасибо. Голова перестает болеть, ну а кости срастутся.

— Срастутся. Очень вас здорово тогда закрутило.

— Слушайте, Федоров, кто меня спас? Я ж подробностей не знаю. Никого ко мне не пускают.

— Матросы, — сказал Владимир и отвел глаза. — Ребята в воду попрыгали.

— А точнее — кто?

— Да сразу и не разберешь, товарищ капитан второго ранга. Спасли — и ладно. Все на границе служим. А как же иначе? Может, вам чего надо, товарищ капитан второго ранга?

— Нет-нет, Федоров, у меня все есть. С вами-то что?

— Ладошку ободрал да синяков немного. Завтра выпишут — и на корабль.

— На корабль? Я, Федоров, тоже на корабль хочу.

— Это понятно. Знаете, товарищ капитан второго ранга, я письмо писал… Домой. Хотел рассказать, как все это было, как мы рыбаков спасали. Написал, а слова не те. Не те слова. Это не передать, что мы пережили… Для меня это на всю жизнь.

В коридоре раздались голоса. Владимир прислушался. Глаза его вдруг смешно округлились:

— Доктор. Пойду, а то попадет.

— Подождите, Федоров. Рыбаки как? Все живы?

— Все.

— Вас как зовут?

— Владимир.

— Передайте привет товарищам, Володя. Скажите, что я всех вспоминаю.

— Передам. Поправляйтесь, товарищ капитан второго ранга.

Лохов протянул руку:

— До свидания, Володя. Спасибо, что зашли.

Через несколько дней к Лохову разрешили пускать посетителей. Первой пришла незнакомая девушка, худенькая, курносая, в казенных шлепанцах не по ноге и в огромном, не по росту, халате.

— Вам кого? — спросил удивленный Лохов.

— Мне товарища Лохова.

— Я Лохов.

— Здравствуйте, — обрадовалась девушка. — Меня зовут Лена Данилова.

Лохов улыбнулся:

— А вы не перепутали чего-нибудь, Лена Данилова? Может, в госпитале есть другой товарищ Лохов? Более знакомый?

— Нет-нет, не перепутала. Я с сейнера. Уж и не знаем, как вас благодарить. Мы сперва жребий тянули, кому идти, потому что все хотят, а потом решили меня пропустить, считают, что вам приятней девушку видеть.

Лохов засмеялся. В палату вошла Вера.

— Вот, Вера, познакомься, это Лена Данилова, она из команды того сейнера. Команда решила, что мне будет приятнее девушку видеть.

— А что, неприятно? — спросила Лена.

— Нет, приятно, очень приятно, — серьезно ответил Лохов. — Расскажите, как вы там? Все здоровы?

— Более или менее. Промерзли изрядно. Страху натерпелись. Вы ж нас из такого вытащили! Товарищи поклониться велели. Спасибо вам! — И она поклонилась ему низко-низко.

— Ну что вы, Лена, — смутился Лохов.

Когда ушла эта незнакомая девушка, взволнованный Лохов задумался. В памяти снова возникли бушующие у скал волны и лица матросов в шлюпке, сосредоточенные, напряженные. Нет, не зря он командовал кораблем, учил людей.

И теплое чувство, в котором перемешались и любовь, и гордость за товарищей, и признательность, захлестнуло Лохова. И он на мгновение забыл, что прикован к койке, забыл о подстерегающей боли и улыбнулся.

А после ужина пришел Семенов. Лохов долго жал ему руку. Потом посадил возле себя:

— Ну вот, Сергей Николаевич… Прежде чем ты мне расскажешь про корабль и про все… Я, брат, ждал этого разговора… Погоди, не перебивай. Я тут на досуге переоцениваю ценности. Времени у меня, как говорится, вагон и маленькая тележка. Думал я тут об одном человеке, который считал себя… Нет, не так… Думал я о себе в третьем лице, что ли… Вот живет некий Лохов, капитан второго ранга, командир корабля. Как он живет? Я к себе — без пощады. Понимаешь, я…

Семенов похлопал его по руке.

— Ладно, Алексей Михайлович. Тебе много разговаривать нельзя. Наговоримся еще.

— Спасибо за Веру, — сказал Лохов. — Большое тебе спасибо. Никогда не забуду.

Они помолчали. Но молчание это не было молчанием отчужденности. Оно было наполнено человеческим теплом, близостью.

— Ну, а кости-то твои как? — спросил Семенов.

— Срастутся. Скажи мне честно, Сергей Николаевич, рапорту моему дали ход?..

— Нет еще.

— Возьми-ка лист бумаги здесь, в тумбочке. Я тебе продиктую. Пиши: «Командиру дивизиона капитану второго ранга Осипенко Г. С. Прошу, если еще не поздно, моему рапорту об увольнении ходу не давать. Готов понести любую кару, чтобы только остаться в родном дивизионе». Дай-ка, я подпишу. — Лохов неловко подписался левой, здоровой, рукой. — Ну вот, это самое главное.

— Добро, — сказал Семенов. — Передам. Только учти, что от командования «Самоцветом» тебя