Уж не тридцать ли платьев мне подарили, чтобы я развесила их по стенам? Мама открыла свою тумбочку и извлекла из нее что-то небольшое… Это было ожерелье. Старинное. Металлический обруч, на котором висели пять кружков красивой чеканки. Я вспомнила это ожерелье. Оно позвякивало на моей (на моей!) груди, когда я впервые провалилась в видения Согдианы. Чувства, испытанные тогда, снова навалились на меня, и я поняла, как мне хочется увидеть Ола. Хотя бы одним глазком. И в этот момент я увидела его.

То есть почти его. Кружочки при ближайшем рассмотрении оказались монетками, и на каждой из них красовался профиль такой знакомый, что я почувствовала слабость в ногах и села.

— Представляешь, — говорила мама, — подарочек. Это ведь золото. Чистейшей воды золото. Разумеется, мы не можем принять этого подарка, окажись Бахалим даже миллионером. Только не говори папе, ладно? Я обязательно верну ему, все объясню и прослежу, чтобы он снова куда-нибудь не сунул его уезжая.

Я с тоской смотрела на ожерелье. То есть не на ожерелье, конечно, а на профиль Ола, отчеканенный на каждой монетке. Мама решила, что мне жаль расставаться с красивой вещицей, и заговорила:

— Я понимаю, тебе понравилось. Но ты ведь знаешь, мы не можем принять это.

— Разумеется, — сказала я. — Разумеется.

— Но ты без подарка тоже не осталась! — вдруг радостно спохватилась мама. — Я совсем забыла. Хотели с папой для тебя сюрприз устроить, но вчера совсем из головы вылетело.

И мама достала со шкафа большой лист ватмана.

Это была картина, нарисованная акварелью рукой прекрасного мастера. Сквозь дымку проглядывали улицы древнего города, женщина с вазой в руках и книга, пылающая в огне. Женщина стояла на первом плане и крепко прижимала к себе вазу, а какие-то люди тянули руки в огонь, пытаясь, очевидно, спасти книгу из пламени. На шее женщины я заметила все то же знакомое ожерелье.

— Нравится? — спросила мама.

— Очень, — выдохнула я. — Это Бахалим рисовал?

— Нет, — ответила мама, — Ол.

Наверно, если бы в наше окно сейчас влетела шаровая молния, я бы ее даже не заметила, до такой степени я была потрясена.

— Кто?

— Ол, — повторила мама.

— Вы его знаете? — вытаращила я на нее глаза.

— Да нет же, — успокоила она, — видишь, тут в уголочке — подпись. Авторы всегда подписывают свои работы. Все буквы имени разобрать нельзя, только первые — Ол. Вот и зовем его Олом. Наверно, это какой-то их местный старик-умелец. Я рада, что тебе понравилось. Заберешь? — спросила мама довольно кисло.

— Да нет, куда? У меня там койко-место в общаге. Пусть лучше здесь висит, в моей комнате.

— Я тоже так подумала, — обрадовалась мама, — потеряешь еще или помнешь…

— Стой! — закричала Лялька из современности. — Это же та самая картина, которая висит у твоих предков, да? Я же ее видела!

— Да, — подтвердила я, — та самая.

— Слушай, надо же. Обязательно потом заеду к ним еще раз взглянуть. Мне сразу показалось, что эта женщина там, на картине, похожа на тебя.

— Похожа — сейчас, — ответила я. — А когда мне было двадцать, то никакого сходства никто не замечал. У меня такое чувство, что либо это он увидел меня взрослую, либо я, наглядевшись на картину, постепенно становлюсь такой, как там.

— А может быть, и то и другое. Давай дальше! — требовательно приказала Ляля, и я продолжала свое повествование.

В этот день я ничего не сказала маме. Остаток дня я сидела, разглядывая картину. Не знаю, сколько бы я так просидела, но тут раздался звонок и налетели мои одноклассники, прослышавшие, что я приехала на каникулы. Они охали и ахали, утверждая, что я переменилась и стала совсем, «ну абсолютно» другой. Я напомнила им, что меня по-прежнему зовут Ал, а они мне сказали, что тогда я должна по-прежнему обожать всякие развлечения. После этого они подхватили меня под руки и поволокли к кому-то на день рождения.

Когда я вернулась, мама с папой уже собирались спать.

— Ты давай не очень-то по гостям расхаживай, — немного обиженно сказал мне папа, — мы на тебя сами еще не нагляделись.

— Больше — никуда ни ногой! — легко согласилась я, потому что ужасно устала.

— Ну уж совсем никуда — это тоже нехорошо, — тут же передумал папа. — Ты лучше днем ходи по гостям, а вечера проводи с нами.

— Договорились, — сказала я радостно и, помахав им на прощание рукой, ушла в свою комнату.

Постояв немного и посмотрев на картину, я полезла в шкаф, чтобы прижать к себе вазу точно так же, как женщина на рисунке. Сразу я ее не нащупала под вещами и даже порадовалась за себя: какая, мол, я молодец, так запрятала, что ни то что мама, даже сама отыскать не могу. Однако я шарила и шарила по полке, но ничего не находила. Тогда я стала выбрасывать на пол вещи, прощупывая каждую, словно искала иголку в стоге сена. Вазы не было! Нигде не было!

В этот момент около Ляльки зазвонил телефон. Она сняла трубку:

— Алло!

Помолчала и сказала сдерживая праведный гнев:

— А это вовсе даже не Ал, а я собственной персоной. Так что можешь выражение «где мою красавицу черти носят» взять обратно! Взял? Ну так слушай! Я сижу у Ал. У нее серьезные проблемы. Очень. Да. Нет, я не преувеличиваю. Сколько?

Она развернула к себе будильник на столике возле дивана и выронила трубку. Трубка упала на рычаг, а Лялька застонала. Потом подхватила трубку и принялась щелкать клавишами телефона.

— Муж, — пропела она совсем другим тоном, когда на том конце провода все-таки ответили. — Это я трубку выронила от удивления. Муж, — протяжно промурлыкала Ляля и принялась покорно выслушивать то, что кричала ей трубка.

Муж — это у Ляльки такое было самое ласковое словечко для своей половины. Она презирала женщин, зовущих мужчин «рыбками» и «птичками» или именами уменьшительно-ласкательными. Она говорила, что нежное слово «муж» — понятие увеличительно-ласкательное. Мужчина должен стремиться стать больше, а не сжаться до размера аквариумной рептилии.

— Сейчас еду! — проговорила наконец Ляля умиротворяющим тоном.

Потом она расстроенно посмотрела на меня.

— Ал, так не хочется, чтобы ты закончила в двух словах. Давай я к тебе еще завтра приеду?

— Давай, — обрадовалась я.

И Лялька уехала к любимому мужу, который уже обзвонил все морги — по крайней мере ей он именно так и сказал, — потому что было одиннадцать вечера, а Ляля даже не предупредила его, где находится.

Мне очень нравились их отношения. Несмотря на то что муж выполнял функции домохозяйки, в остальном они строго придерживались традиционных ролей мужчины и женщины. Лялька, устав от конкуренции с мужиками на работе, с удовольствием играла роль маленькой беззащитной женщины, а он — Вовка, после хождения по магазинам, стирки и уборки, — роль рыцаря и сильного мужчины.