Под ногами путались крыски. Мои спасители уверенно вели меня вперёд. Защищали от любой опасности, словно я — дорогущий актив, гарантирующий их сытое будущее. Ох, и на что я подписался? Но лучше уж так, с риском для жизни, чем лежать под мужиком, впитывая его капли пота как губка.

И всё равно, меня не покидает мысль, что именно эти пушистые грызуны заманили меня в логово этих ублюдков. Направили меня по пятам мелкого засранца. Завели в ловушку! Но, если посмотреть с другой стороны, они хотели помочь мне. Вели меня словно навигатор, подсказывая, где свернуть. Хороший такой навигатор, подвёл меня к обрыву, а я дурак, сам шагнул в пропасть. Как ни крути, но всё, что у меня было, теперь похерено напрочь. Сгинуло в небытие!

Ни маски.

Ни денег.

Ни рюкзака.

Наконец-то коридор закончился, резко сменившись огромной комнатой, которая была плотно заставлена двухъярусными койками; не икея конечно, но сделано на совесть. Чистота и порядок царили в этом бараке. Кровати заправлены. Аккуратно сложенная одежда лежала на стульях, стоящих шеренгой вдоль стены. Рай перфекциониста, если бы не одно «но». Только я погрузился в идиллию порядка, как тут же мой живот скрутило узлом, а горло так сдавило, что мой язык сам выпорхнул на свободу, кинув на пол густую слюну. Трясущейся рукой я вытаскиваю низ рубахи из штанов и закрываю нос.

Запах кислого пота был настолько густым, что если меня сейчас и вывернет наизнанку, то вся эта переваренная масса будет медленно растекаться по воздуху, как капли дождя по стеклу, стекая тонкими кривыми струйками.

Через импровизированный противогаз я делаю вдох. Глаза слезятся. Мне хочется вырваться из этой газовой камеры на улицу, сделать вдох! Глубокий! Очистить легкие от нечистот, а потом заново промыть, и так глотать воздух до тех пор, пока не закружиться голова.

Прислонившись к стене, делаю вдох.

Выдох.

Как бы я не сопротивлялся, и чем бы я нос не закрывал, внутренняя атмосфера комнаты заполняет мои легкие, и весь этот летучий пот становится частью меня. В голову лезут образы мужиков со свалявшимися на бок волосами, с неухоженными бородами, в джинсах огромного размера побагровевших от мочи. Но я точно нахожусь не в притоне замшелого района… На вид всё культурно, опрятно, цивильно.

Вдох.

Как бы я не хотел, но я начинаю привыкать к запаху. И к удивлению обнаруживаю новые нотки, выбивающиеся из общей мелодии. Кашу маслом не испортишь. Так и тут — хуже уже не станет!

Выдох-вдох. В запахе есть изюминка. Чертовски знакомая изюминка. Чтобы окончательно вспомнить, мне приходиться распробовать запах, как это делают кухарки, потягивая губами крохотные капли супа с ложки.

Я нюхаю и вспоминаю.

Февраль.

Утро. На улице слякоть, хоть резиновые сапоги надевай.

Метро.

Из туннеля вылетает поезд с бодрым машинистом, жадно отхлёбывающим утренний кофеёк из стальной кружки. Приятный запах чистоты и антисептика встречает сонных пассажиров. Люди входят в густые антибактериальные облака как в распылённый освежитель воздуха в сортире. Ты погружаешься в чистоту. Чистота везде: на полу, на поручнях, на стёклах с надписью: «не прислоняться», но ты всё равно прислоняешься, запуская процесс размножения бактерий. Другие пассажиры лапают еще прохладный поручень, затем, своими лапищами, зачёсывают волосы. Кто-то потирает щёки. Запускает пальцы в нос. Чешет жопу. Редкий индивид прикасается к дёснам, ковыряется ногтем в зубах, или вообще — чешет язык.

Запах антисептика уже не ощущается. Ты привык. Ты укутался в одеяло чистоты.

Чистота — это защита.

Чистота успокаивает.

Чистота маскирует грязь.

Вечером мы встретились с Сергунчиком — мой друг детства. Пересеклись в замызганной пивнушке, расположившейся на цокольном этаже полувекового дома, попавшего под программу «реновация». Пройдёт полгодика — и нам придётся искать новое место для встреч. Жаль, но дерьмо случается, бля.

Атмосфера — хуже некуда. Будни. Нудная музыка льётся из динамиков магнитофона как струйка ржавой воды из-под крана.

Сергунчик сегодня не в духе, хмурый какой-то. Под своей кожаной дублёнкой с меховым воротом он выглядит худым и ровным, как карандаш, но стоит ему выйти из-за стола и двинуть в сторону барной стойки, как ты сразу замечаешь его медвежью походку и неестественный изгиб спины. Как будто Сергунчик хочет завалиться набок. Голым он напоминал знак «?» попавший под гусеницу танка. Такая вот смесь сколиоза и ДЦП. Родители отказались от долгожданного сыночка сразу же после рождения, определив его в очень уютное и спокойное место — детский интернат, возле которого я и проживал. А потом и вовсе, самому пришлось провести пару лет в стенах прохладного «пансионата» из-за беспочвенных предрассудков моей матери. Вот так и свела судьба наши с Сергунчиком узкие тропинки.

Ковыляя к барной стойке, со спины Сергунчик выглядит стильно: короткая стрижка, серая кожанка до колен, треники с белёсыми полосками, уходящими в чёрные ботинки. Он забирает две кружки пива. За спиной бармена огромное пожелтевшее от литров никотина зеркало: в отражение я вижу заметно повеселевшее лицо моего другана.

Он возвращается.

Ставя бокалы на стол, я поражаюсь тому, как он сумел дойти и не пролить ни капли, словно в его плечи вживили стабилизаторы — пни его под сраку, а руки так и останутся железно висеть в одном положении. Я бы мог и сам сходить, но когда твой кореш инвалид — лучше лишний раз не напоминать ему об этом, а спокойно доверить штурвал. Я всегда так делаю. Даже когда мы мчимся домой на моей тачке. Как правило — веселые и пьяные.

С лицом умершего во сне студента, Сергунчик, с трудом, усаживается за стол, но как только он понимает, что финиш перед носом, а за победу полагается пинта прохладной мочи — он тут же расплывается в сладкой улыбке, красота которой испорчена отсутствием парой зубов: лишние были — так он сам мне сказал.

С наших ботинок капает на пол, и под столом уже успела вырасти серая лужа.

Мы чокаемся. Отхлёбываем. Закуриваем. Этот тараканник — единственно место у метро, где можно покурить за бокалом. И не только.

Пригубив еще пивка, Сергунчик строит нарочито серьёзный ебальник, вгрызается в меня глазами, и, стряхнув пепел в пепельницу, спрашивает:

— Видишь её?

— Теперь вижу.

Сергунчик не может повернуть голову, поэтому он поворачивается всем телом, скребя потёртыми локтями по липкому столу, и бросает взгляд в дальний угол.

Она сидит возле барной стойки, утонув в кожаном кресле. Из-за огромной тени, в которой она всё это время прячется, заходя в пивнушку, ты никогда её не заметишь. Лишь когда