– Кто он?

– Зовут его Василий Терентьев. Мы вместе служили в гестапо во время войны на Карпатах. На нем много крови, его держали на самых грязных акциях. А я в этом смысле был не замаран. Когда уходили, немцы меня взяли, а его бросили. Он знает, что его разыскивают как государственного преступника. В сорок седьмом он меня нашел. Я помог ему достать документы.

– Плохо… Плохо, но поневоле приходится иметь дело с подонками. Где живет?

– Псков.

– Надо ехать к нему, Дембович. Завтра же.

– Другого ничего нет.

– То, что мы насочиняли для Круга, годится?

– Думаю, годится. Только разговаривать он не мастер. Не знаю, как сейчас. Ваша сестра удивится, что у ее брата такой друг.

– Другого же никого нет… Давайте спать. Встанем пораньше… Вам в дорогу, а мне надо одного пострадавшего пешехода в больнице навестить, передачу снести.

В течение последнего месяца Куртис не баловал Павла своим вниманием. Словно бы охладел к нему. Приходил раз в неделю по вечерам, справлялся, как идет работа, давал двадцать или тридцать рублей и откланивался.

Однажды, поговорив дольше обычного, он выразил удивление, что Павел резко изменил свой лексикон и вообще как-то изменился.

– Вы что же, прикажете с хлебопеками по изящной фене ботать? – возразил Павел. – Они могут не так понять. Приспосабливаться обязан, дорогой товарищ. А вообще надоело мне носить хомут. Видели бы кореша! Боже мой! Вот завеснит немножко – помашу я вам платочком.

Куртис сказал, что снимает с повестки совещания свой вопрос насчет лексикона как совершенно неуместный. И чтобы Павел не тосковал. Все окупится когда-нибудь. И дал тридцать рублей.

Жизнь Павла текла размеренно и спокойно. Время от времени являлся домой поздно. Тогда хозяйка ворчала, а на следующий день завтрак бывал хуже тюремного. Но Павел не очень-то обижался. Добродушие его было неистощимо. И это обезоруживало строгую и дисциплинированную старушку.

Усердие и расторопность Павла были замечены на работе, и вскоре его перевели на должность экспедитора. Теперь он ездил на разные склады и базы за маслом, за изюмом, какао, молоком, сахаром…

Однажды на складе, где он должен был получить масло, к нему подошел какой-то человек в белом фартуке – лица его Павел в первый момент не разглядел, в помещении склада было полутемно. Наверно, новый помощник кладовщика, решил Павел.

– А халатик-то надо бы постирать, – сказал этот человек.

Павел смутился. Но не оттого, что его синий халат был действительно не первой свежести. Он узнал много раз слышанный голос. Ошибиться было невозможно – рядом с ним стоял лейтенант Кустов, которому по плану операции назначалось осуществлять связь между ним и руководством.

– А у вас всегда очередь? – спросил Павел и отвернулся. – Пойти покурить, что ли?

– Ну, это уже по принципу – сам дурак, – разочарованно произнес человек в белом фартуке. – Покурите, покурите…

Ожидавшие очереди экспедиторы заулыбались. Кустов вышел в боковой коридор, Павел за ним.

– Кустов, это же ты, да? – быстрым шепотом сказал он ему в спину, шагая следом.

Октябрь, ноябрь, декабрь, январь – вот сколько прошло времени, прежде чем Павел дождался связи. Каково ему было сдерживаться? Он уж думал – про него забыли.

В дальнем конце коридора Кустов отпер ключом маленькую дверь, и они вошли в тесную кладовку, где стояли новенькие весы и в углу стопкой были сложены пустые мешки. Пахло свежей рогожей.

Обнялись. Потом Кустов достал из бокового кармана кожаный бумажник, извлек из него вдвое сложенный листок.

– Читай.

Павел развернул записку. Его не надо было просить дважды.

«Твое поведение одобряем, – читал он. – От тебя пока никакой информации не требуется. Задача прежняя – входи в доверие.

Боцмана проверял Дембович. Пелагею Сергеевну Матвееву проверяла втемную женщина, тебе неизвестная. Медальон предъявлен. Но не в медальоне суть. Главное – карточка. На карточке тебя узнали. И все-таки проверка еще не закончена. Будь бдителен. Не торопи события.

Дома все в порядке, мать шлет тебе большой привет. Что нужно – передай. Желаем успехов. Сергей».

Кустов все время глядел на него с добродушной улыбкой. Заметив, что Павел дочитал до точки, сказал вполголоса:

– Тебя просто не узнаешь.

– Система Станиславского.

Но обмениваться впечатлениями друг о друге все-таки не было настроения.

– Видал его с тех пор? – спросил Кустов.

– Нет, больше не видал.

– Выдерживает.

– Но думаю, если уж такой заглотнет – будет крепко, не сорвется.

– Трудно тебе?

– Вжился.

Кустов показал пальцем на записку. Павел вернул ее. Кустов вынул карандаш, написал на чистой стороне несколько цифр.

– В экстренном случае можешь звонить. – Он подержал у Павла перед глазами номер телефона.

– Готово, – сказал Павел, и Кустов спрятал записку в бумажник, а бумажник во внутренний карман.

– Следующая явка будет похожа на эту.

– Хорошо.

– Что передать?

– Только приветы. Мне ничего не надо.

И они расстались, обнявшись на прощание. Павел отправился получать масло, а Кустов вышел через другую дверь на улицу.

Настал февраль. Среди метельных и ветреных выпадали иногда дни, приносившие откуда-то издалека запах весны. Как будто на замороженных стеклах окна кто-то растопил теплым дыханием светлую лунку. Но на следующий день снова налетала морозная вьюга, и лунка затягивалась бесследно.

Ничто не менялось в распорядке жизни Павла. Встреча с Кустовым немного выбила из колеи, но это быстро прошло.

Шестого февраля вечером пожаловал Куртис. Дверь ему открыл Павел. Он отметил про себя, что старик сильно сдал по сравнению с прошлым посещением. Как-то сразу обозначились и мешки под глазами, и склеротические жилки на скулах, а кожа шеи, показавшаяся Павлу такой морщинистой еще при первой встрече в ресторане «Центральный», была решетчатая и темная, как панцирь у старой черепахи. И вдобавок, вероятно, он дня два не брился.

– Сразу видно, что вы шли не на прием к английской королеве, – приветствовал его Павел.

Куртис только махнул нетерпеливо рукой.

– Слушай, Павел. Завтра поближе к вечеру тебе надо сходить на почтамт. Возьми с собой паспорт. Получишь телеграмму до востребования.

…На следующий день Павел после работы съездил на почтамт и получил телеграмму.