С польским правительством не посоветовались и не сообщили ему в конкретной форме, что Запад не окажет Польше никакой военной помощи, если она подвергнется нападению первой. Вместо этого было решено послать в Варшаву генерала сэра Эдмунда Айронсайда, который вскоре должен был стать начальником имперского генерального штаба, чтобы встретиться с польскими военными и выяснить их планы и намерения. Айронсайду не дали указаний проинформировать поляков о меморандуме британских штабистов и о его одобрении французами.

Он отправился на Даунинг-стрит 10 июля, через шесть дней после принятия решения об отправке его в Варшаву, чтобы получить указания от премьер-министра и министра иностранных дел. Чемберлен сказал ему, что правительство понятия не имеет, «что собираются делать поляки», и он хочет, чтобы Айронсайд это выяснил. Он также объяснил свое собственное неоднозначное отношение к Гитлеру. Предприятия Гитлера не имеют смысла; должна быть практическая гарантия, что, если Данциг вернется к Германии, поляки будут иметь те же права, что теперь. «Союзникам следует придумать какую-нибудь гарантию, которая свяжет Гитлера». Но потом британский премьер выразил уверенность, что Гитлер обладает острым политическим чутьем и не желает войны, а уже через несколько минут заговорил о войне как о неизбежности. Зато относительно русских у него не было никаких сомнений: Британия может сделать только одно – прийти к соглашению с Советским Союзом.

Следующий день Айронсайд посвятил изучению последних документов, касающихся обмена мнениями между британскими и французскими штабами, и, к своему удовлетворению, выяснил, что не будет поспешного наступления на линию Зигфрида и что другие формы оказания помощи, например воздушные налеты, начнутся нескоро. «Я должен убедить поляков, что поспешность против них», – записал Айронсайд в своем дневнике 13 июля; 17-го Айронсайд вылетел в Варшаву с намерением узнать, что планируют делать поляки, или сказать им, что планируют делать союзники. Уже во вторник, 18 июля, он имел первую встречу с польским главнокомандующим маршалом Эдвардом Рыдз-Смиглы.

После встречи Айронсайд телеграфировал своему правительству в Лондон следующее: он убежден, что поляки не сделают ничего поспешного в военном смысле; их военные усилия поразительны; Британии не следует ставить так много ограничительных условий для оказания финансовой помощи полякам, да и «времени очень мало». Он также добавил, что поляки достаточно сильны, чтобы оказать сопротивление, если подвергнутся нападению.

В Варшаве Айронсайду пришлось трудно. Он обнаружил, что ни французы, ни британцы не сообщили полякам суровую правду о своем предполагаемом дезертирстве. Французы лгали полякам, заверяя их, что начнут контрнаступление против Германии, если Польша будет атакована. Вряд ли он почувствовал себя спокойнее, вернувшись в Лондон 24 июля и встретившись с военным министром Хор-Белишей, который собирался присутствовать на совещании комитета имперской обороны, где намечалось обсуждение польского вопроса. Айронсайд был поражен «удивительной неосведомленностью о Польше» на столь поздней стадии работы над проблемой, а также тем, что не было даже попыток воспользоваться сведениями, которые он привез из Польши, перед совещанием комитета.

Следующие три дня Айронсайд посвятил изучению документов и планов, разработанных британскими и французскими штабами. Французы отказались от каких-либо мыслей о наступлении и против линии Зигфрида, и против итальянцев. Затем Айронсайд отправился к Хор-Белише, желая сообщить ему, что нет никаких планов и немцам предоставлена свобода отправить в нокаут Польшу и Румынию. Айронсайд был подавлен мыслями, что премьер-министр скроен не для войны и, по мнению Айронсайда, является пацифистом в сердце с «твердой верой, что Бог избрал его в качестве инструмента для предотвращения надвигающейся войны».

Айронсайд, вероятно, вспоминал генералов и авиационных маршалов союзников, которые были немногим лучше и почти не отличались от премьер-министра. Однако и немцы не были осведомлены относительно маневра союзников при розыгрыше польской карты. Немцев все еще сильно беспокоила перспектива войны на два фронта – и на это у них были все основания, – и они всячески старались устранить эту пугающую перспективу. В конце июля на одном из скучных приемов в Берлине Геринг сам взялся за дело. И снова выбранным посредником должен был стать умный и понимающий Поль Стелен.

Послушав некоторое время скучные светские разговоры, вспоминает Стелен, Геринг отвел его в сторону и пригласил Боденшатца присоединиться к ним. Геринг хотел знать, когда французский посол вернется из летнего отпуска. Стелен ответил: примерно в середине августа. «Это будет слишком поздно, – заметил Геринг. – Кулондр должен быть в Берлине; что-нибудь может случиться в любой день». Затем Геринг стал внушать Стелену, что французскому премьеру необходимо срочно сообщить о возможных событиях: он должен сообщить Даладье, чтобы Франция не брала на себя никаких рискованных обязательств в отношении Польши, – в течение трех или четырех недель она может оказаться втянутой в кризис куда более опасный, чем предмюнхенский кризис в сентябре.

Геринг распорядился немедленно вернуть Стелену реквизированный у него ранее личный самолет, чтобы он мог вылететь в Париж с этим сообщением. Боденшатц, провожая Стелена, добавил личное предостережение: к 1 сентября Германия будет в состоянии войны с Британией и Францией, «если союзники не проявят такого же понимания, как в Мюнхене». Через три дня, 31 июля, Стелен уже летел в Париж.

Уже на следующее утро Стелен прибыл к командующему французскими ВВС генералу Вюймену. Он подробно изложил содержание разговора с Герингом и Боденшатцем, сообщил свое личное впечатление о ходе немецкой мобилизации и высказал убеждение, что она завершится к середине августа; от себя Стелен добавил, что немцы, вероятнее всего, нападут на Польшу в течение четырех недель.

Вюймен не согласился. Французское правительство располагает менее пессимистичными данными, ответил он Стелену; оно подготовилось «ко всем возможным случайностям». Но не в этом суть, возражал Стелен. Вопрос в том, можно ли точно сказать Гитлеру, что предпримут союзники на западе, если Германия нападет на Польшу. Это – единственная надежда спасти мир и Польшу. По мнению Стелена, немцы, вероятно, были так же хорошо информированы относительно намерений англичан и французов, как и относительно своих планов[14]. Гитлер все равно узнает, что французы намерены ничего не делать. После этой бесполезной встречи с Вюйменом у Стелена состоялась такая же встреча с министром авиации Ги ла Шамбром, обмен мнениями с которым оказался еще более разочаровывающим. Затем он возвратился в Берлин. Это была исключительно показательная интерлюдия в предвоенной дипломатической игре.

Зачем Герингу понадобилось вмешиваться таким образом? Он сделал это с целью предотвратить войну или желая увериться в том, что французы будут вести себя спокойно в случае нападения Германии на Польшу? Действовал ли он в сговоре с Гитлером, чтобы отпугнуть французов и британцев от польского фронта, или проводил самостоятельную внешнюю политику? Легче ставить такие вопросы, чем отвечать на них, но многое зависит от правильного понимания того, что происходило во время этих бесед.