Экспедиция на Килиманджаро встретила спускавшегося домой местного жителя-африканца. Без какого бы то ни было снаряжения и обеспечения, босой, он ходил помолиться своим богам. Захотел пообщаться с верховными существами накоротке — и поднялся к ним. Не ради спортивных рекордов, а потому что душа позвала.

Не довелось мне участвовать в чемпионских восхождениях, не был знаком со знаменитым Хергиани и не дружил с Онищенко или Голодовым. На моем счету нет ни одной Рораймы. Кстати, высота Рораймы всего 2772 метра, но какая там уникальная стена! И в гималайскую сборную не попал, меня не глядя отсеяли на первом же этапе отбора. Что-то свербит в душе из-за этого, но не сильно. Главное — я поднимался к горизонту, отпечаток моих вибрамов заразит любопытством еще кого-то… и, в конечном счете, не обманет.

6

Вот и снова склон прострочен следами, как автоматной очередью. К обеду нужно добраться до скалы и начать ее обработку, навесить хотя бы пару веревок. Саня отстает, у него запотевают очки.

Мы не страдаем чрезмерным честолюбием. А все же хочется, что там ни говори, оставить свой след в альпинизме. Хотя бы один достойный эпизод должен принадлежать нам персонально. Не соверши Абалаков ничего, кроме первопокорения пика Коммунизма, он все равно вошел бы в историю. Сделать бы и нам что-то, попроще, но свое. Без низкопоклонства перед заоблачными высочествами! Такая цель стоит и трудов, и риска. Может быть, именно риск осмысляет жизнь, высвечивая ее неожиданным пронзительным лучом.

Старая скала изобиловала трещинами. На ней было за что зацепиться, на зато после каждого удара молотком вниз щедро летели обломки, а над головой зловеще потрескивало. Мы отклонились влево, как советовал Головин. Дед не ошибся: узкая, но устойчивая полочка наискосок выводила почти к самой межбашенной перемычке.

Что-то копается Саня, слишком часто повисает на веревке. Здесь не предвидится отдыха, отдых впереди. Еще немного, еще чуть-чуть… А ноги предательски скользят по стеклянной глади гранита. Холод проникает под пуховку, словно тебя ощупывает кто-то стылыми руками. Срываться нельзя, до низу одни уши доедут.

Санины подошвы маятником взлетают кверху — он перевалился за последний карниз.

Площадка нашлась, но такая крохотная, что некуда было поставить не только палатку, но и примус, держали его на коленях. Разносолов не готовили, обошлись чаем с шоколадкой. Сели спиной к спине, провели всю ночь в неспокойном оцепенении, которое лишь с огромной натяжкой можно было назвать сном. Это ничего, бывает и хуже. Только Санино хриплое дыхание раздражало.

7

У ледника при ближайшем рассмотрении оказался еще один язык. Король высунул его, поддразнивая нас хулигански нагло и отвратительно. Раньше его, похоже, не существовало. Горы кажутся незыблемо постоянными, а на самом деле они живые и год от года меняются, несокрушимые — и уязвимые, простые — и непознаваемые.

Доходящий до перемычки новый язык перекрывал выход на контрфорс. Обойти его было невозможно. Метров сорок адского нагромождения обломков… Фортуна шутит без выходных.

Обзор досадно сокращали облака, оседавшие, судя по всему, надолго. Вслепую пройдя перемычку, мы наткнулись на первые зеленоватые глыбы. Головинский ледоруб высекал из них осколки, похожие на искры.

Все ведущие вперед щели были наглухо заткнуты ледяными пробками. Немилостив Король к своим верноподданным! Он по-своему прав, не каждого желающего впуская в фамильный замок. Укрепился он основательно, прочно, лихим приступом не возьмешь, нужна длительная и тщательная осада. Обязательно расскажу об этом своим ребятишкам. Мы должны прийти сюда вместе!

— В жизни смысла мало, в смерти его нет совсем, — вяло пробормотал Саня, прислонившись к ребристому натеку льда и сползая по нему.

О чем он? О своей бесценной химии эфиров, которую понимают всего два человека в его институте — он сам и его шеф, с которым не больно-то двинешь науку вперед? О невозможности разорвать замкнутый круг бытия с его неожиданными и коварными тупиками?

Мало ли какая дребедень лезет в голову в такие минуты! Но если он ударился в гнилую философию — значит, дело плохо, очень плохо. Такого с ним в горах еще не бывало.

Я вдруг понял, что он готов отступить, хотя никогда не признается в этом. Что ж, пусть, черт возьми, но — не так, не так, а лишь оправдав себя всецело! Если он сдастся без уважительной причины, это навсегда останется в его душе. И тогда — прощайся с горами. Страх отнимет веру в себя, обессилит, остановит, перечеркивая и опыт и упования.

Он много раз выручал меня, мой верный Санчо. Двое суток, бросив рюкзак и ни в чем не упрекая, сводил меня с Карагема к ближайшему поселку, когда я подвернул на маршруте ногу. Теперь очередь была за мной. Либо я тоже откажусь от Короля, либо потеряю Саню. Его не убедят ссылки на погоду и усталость, на то, что в этом тумане мы даже не можем достоверно оценить обстановку. Несмотря на тысячу доводов, он до конца будет рваться напролом, желая хотя бы здесь ощутить вкус победы. До конца, который, похоже, не так уж далек. Если бы я был в силах каламбурить, то сказал бы, что он не за горами.

Горная болезнь почти сразу проходит, если спуститься на километр-полтора. Что-то надо придумать, но — что?

Через полчаса, с озабоченным видом проверяя укладку рюкзака, я уронил баллон с гексаном. Саня среагировать не успел, как он кувырнулся и почти беззвучно исчез в белесой, лишенной теней глубине.

Потеря горючего бесспорно лишила штурм всякой надежды на успех. Хорошенько выругав меня, Саня с чистой совестью согласился повернуть назад.

ГОРНЫЙ БАЛ

Костя приехал ради гор, щедро даря им неделю из отпуска перед заступлением на службу. Заявился в красивой черной форме с якорями и одновременно с крылышками на эмблемах, — его направляют в морскую авиацию.

Накануне Тамарка прислала письмо.

«У меня все по-прежнему. Сижу, сижу, вот-вот взвою и перебью все горшки. Впрочем, не буду расписывать настроения — зачем навевать на вас тоску?.. Уже несколько раз меня сватали за немолодых разведенных граждан. Однако через час знакомства с ними меня охватывал тихий ужас от разочарования. Ничего, скоро Костя внуками утешит. Он, по-моему, остается прежним несмышленышем. Опять просится на Алатау, почему-то страшно хочет прикоснуться к вечным льдам…»

Я знаю его, сына старых друзей нашей семьи, ровно столько времени, сколько ему лет. Он — офицер, и школа, и штурманское училище у него позади. Незаметно вырос парень, раздался в плечах так, что две звездочки на них выглядят совсем крохотными. Будущий, чем черт не шутит, полководец. А что? Один мой бывший одноклассник сейчас