а вполне сочувствовать косоварам — торговцам живым товаром — и североафриканцам, перевозящим в себе наркотики, она, в отличие от него, не могла. Так что переезд к Нику не был для нее сломом жизни и, наверное, даже не началом новой, но всё же серьезным решением: уйти с работы, наняться учителем на подмену и ехать за ним — пока что в качестве подруги.

И она сказала ему:

— Ты уверен, что понимаешь, о чем просишь меня? — Подразумевая: «Понимаешь, от чего ты просишь меня отказаться и как я должна смотреть теперь на наши отношения?»

Он сказал:

— Да, понимаю. Всё у нас получится.

Оба улыбнулись; это означало, что они поняли друг друга.

Причиной переезда было то, что Ник получил свою первую академическую должность, сделал первый шаг в карьере, к которой так стремился. Вообще-то, начать ему полагалось бы с сентября, но из-за чьей-то болезни, чьего-то академического отпуска и других нескладиц, которые она не вполне могла понять, на его кафедре образовалась нехватка людей, и его спросили, не может ли он приступить как можно скорее. Он приступил немедленно — ездил из Уондсворта в Брайтон весь январь и февраль (как раз первые недели болезни отца), а она занималась формальностями, связанными с увольнением. Работа ей нравилась, но ей было интересно, что их ждет впереди, как повернется жизнь. «Интересно ведь, правда?» — говорил Ник. Если она ушла с работы, это не значит, что они останутся вовсе без денег. Он будет получать жалованье всё лето, то есть не придется искать подработку в кафе, и у нее впереди достаточно времени, чтобы к сентябрю найти постоянную должность. А пока что они стали подыскивать съемную квартиру.

Наняли транспортную контору — перевозку оплачивал отдел кадров университета. Это было первое ее знакомство с грузчиками. Они приехали в восемь часов утра, за два часа всё упаковали и перенесли в машину: мебель, коробки, растения в горшках. Вежливые, дружелюбные, говорили ровно столько, сколько надо, чтобы не надоедать. Это удивило. Она ожидала, что они будут грубыми, недовольными тем, что вынуждены зарабатывать тяжелым физическим трудом, а оказались вежливыми, и с ними было легко. Они с благодарностью принимали чашки с чаем по ходу работы и как будто были приятно удивлены неожиданным гостеприимством. Работали споро — она даже огорчилась, что работы не так много, нет у них возможности в полной мере проявить свое мастерство.

Она думала прежде, что будет испытывать неловкость при виде того, как чужие возятся с ее вещами, хотя они вдвоем вполне бы справились с переездом. Она всегда переезжала самостоятельно — разве что случайно кто-нибудь пособит, — и зачем им всё перевозить? На что им эта старая кровать со сломанной спинкой? Почему не купить новую там, на месте? Она подумала, что, наняв транспортную контору, они взяли дурной пример с людей более обеспеченных и ленивых, которые платят за то, чтобы кто-то утруждался вместо них, дышал бы, например, если бы это было возможно. Но неловкости она вовсе не испытывала, наоборот, ей было приятно, что ее мнением руководствуются в разных мелких вопросах. Это была любезность грузчиков: делать вид, что она может распоряжаться, а они всё выполнят. Ее грело это чувство — что она в состоянии приказывать, хотя платил за это отдел кадров. Она сознавала, что удовольствием этим обязана Нику и ему это тоже приятно. «Университет неплохо с нами обходится, а?» — сказал он. «Если бы тебе еще предоставили машину, я почувствовала бы, что мы действительно растем», — пошутила она.

Дом был маленький, с белыми стенами, парадная дверь голубая; Анне их мебель казалась громоздкой, но диван и стулья вошли легко. Кровать отправилась наверх, покорно, как ягненок. Послушно заняли свои места письменный стол, плита и холодильник. Если бы они с Ником занимались этим сами, были бы дискуссии о том, чтобы снять двери, вносить вещи через окна и снять перила перед подъемом письменного стола. И, конечно, раздраженные указания и горячие споры. А тут Ник всего-навсего влез на стремянку и весело, шумно, устроив из этого комический спектакль, развешивал шторы, словно им первым делом надо было спрятаться от чужих глаз за надежной завесой. После отъезда рабочих они в тишине обошли дом. Рука его тяжело лежала у нее на плече, эта тяжесть ее возбудила: скоро они окажутся в постели. Она глянула из тыльного окна на сумеречный сад соседки, увидела растения, высаженные сегодня днем.

— Ты видел нашу соседку? — прислонясь к его боку, спросила она тихим голосом, словно их могли подслушивать. — Она возилась в саду, что-то высаживала. Такая деловитая…

Он обнял ее за талию, она прижалась к нему. На несколько секунд закрыла глаза, ощущая, как разогревается в предчувствии близости. Он отпустил ее и подошел к окну. Посмотрел на двор и задернул шторы, словно заслоняясь от неприятного зрелища.

— Нет, не видно ее, — ответил он, просто чтобы что-то сказать. Понятно было, что его мысли заняты чем-то другим. — Какая из себя?

— Худенькая, светлые волосы, важная, — сказала она.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, как бы обдумывая ее слова.

— Не в моем вкусе, — сказал он.

Она улыбнулась, ожидая, что он улыбнется в ответ, что сейчас подойдет к ней.

В этот первый вечер в съемном доме Ник зажарил баранину, купленную у мясника по соседству. Он заметил мясную лавку на центральной улице, когда они приезжали смотреть дом, — и овощную, и булочную, и отметил это как неожиданную удачу, остаток уходящего образа жизни. Закончив со шторами и не дожидаясь отъезда рабочих, он пошел за первой покупкой, за бараниной, и рассказал о двух пожилых мясниках, похожих на братьев и обслуживавших покупателя со старомодной любезностью. Она подумала, что и он постарался их очаровать своей победительной улыбкой, выказывая почти мальчишескую радость от нового знакомства.

Анна спустилась вниз и позвонила матери, и мать весело дивилась ее рассказу — о том, как удачно всё прошло, и какой погожий выдался день, и какие сноровистые были рабочие, какая просторная спальня, какой складный у них домик, — и голубой двери, и уже работающему телефону. Боялась позвонить по новому номеру, сказала мать, — вдруг не туда попадет или что-то выключится на линии. Анна старалась не раздражаться. Мать сказала «выключится на линии», как будто это был технический термин, обозначавший неожиданные капризы связи. У нее бывали такие опасения, как будто она думала о других местах, где всё делается иначе и простейшие дела связаны с особыми трудностями.

— А что может выключиться на линии? — спросила Анна.

— Не знаю. Если