не называя его; рождал в глубине души неопределенный страх, и ее душил смрад, медленно сгущавшийся в комнате. Может быть, она потому не сразу рассказала Нику, что хотела перед этим лучше разобраться в своих чувствах, — боялась, что он не воспримет это серьезно, отмахнется, отделается шуткой.

Больше всего его огорчало то, что она чувствует себя виноватой.

— Да в чем дело-то? — спрашивал он. — В чем ты себя винишь? Это из-за отца? И что не так с домом? Чем он тебе плох?

— Я не знаю, как устроены сны, — сказала она, не ответив на вопрос об отце. — Не думаю, что снятся тебе вещи, которые тревожат тебя сами по себе. И что сны всегда о том, что беспокоит тебя конкретно. Понимаешь, если снится дом, это еще не значит, что тревожишься именно из-за дома.

Ник сделал презрительную мину.

— Спасибо, что прояснила для меня этот вопрос.

На этом разговор закончился. Она хотела продолжать, сказать о жути этого сна, о его неправдоподобии, об угрозе, таящейся в нем, но видела, что его эти глупости раздражают, и оставила тему. Когда на него находило, он мог быть свиньей. Она не знала, стоит ли сказать ему, что после переезда сон вернулся. Вероятно, это и было вызвано переездом, и со временем сон сам собой уйдет, и не надо будет ломать голову над его смыслом.

Ник сразу же отправился на работу, чтобы отвезти доставленные книги в кабинет. В те недели, когда он ездил на работу в город, он держал там лишь несколько самых нужных книг, и часто ему не хватало каких-то текстов. Конечно, лучше, когда всё необходимое под рукой. Он сказал, что ненадолго, но она сомневалась. Да и неважно: она пока распакует коробки. Она терпеть не могла, когда вещи непонятно где рассованы. «К обеду», — сказал он, но она сомневалась. Он любил, чтобы все вещи были на своих местах. Она представляла себе, что книги будут расставлены по системе, по тематике, а там в алфавитном порядке, по авторам, век за веком. На столе — несколько журналов, ручки, и к доске приколоты нужные картинки. Так что, войдя в кабинет, сразу увидишь: вот серьезный ученый. Так он размещал вещи дома, где произвести впечатление можно было лишь на нее одну. Но, возможно, суть была не в том, чтобы произвести впечатление: это отвечало его представлению о самом себе — даже если некому было видеть это, ему важна сама атмосфера учености.

Утром, прямо перед отъездом, он сказал, что получил СМС от матери с приглашением провести пасхальные выходные у них. Анна ничего не сказала, но внутренне поморщилась. Он не любил, когда она высказывалась критически о визитах к его родителям, но подумала она: «Ох, черт, опять на Пасху!» Первый раз она была в гостях у родителей Ника тоже на Пасху, вскоре после того, как познакомилась с ним, — прямо перед началом каникул в школе. Она преподавала третий год в школе на Кингс-Лейн, которая из-за причуд районирования относилась к Уондсуорту, хотя до Брикстона было рукой подать. Но поэтому школа и нравилась родителям: в нее не попадал микрорайон многоэтажек, населенных хулиганистыми темнокожими ребятами, у которых школа была в соседнем Ламбете. Она пошла на вечеринку к одному из учителей школы, жившему в Уондсуорте. Ник, сосед по дому, был его приятелем. Он был высокий, но не очень, с виду спортивный и сильный, но не громоздкий; карие глаза светились умом. Улыбка была такая широкая, как будто готов расхохотаться. Их познакомили; она увидела в его глазах интерес. Такого нельзя было не заметить. Они разговорились, разговор заискрился, всё сказанное было невероятно забавным и остроумным. Соблазнена мгновенно и не могла дождаться, когда это осуществится: по тому, как их тела тянулись друг к другу, как порхали их руки, понятно было, что ждать недолго. Она была свободна, у него заканчивался роман, так что сложностей не предвиделось. И правда, всё произошло так быстро, что через несколько дней она по выходным практически уже жила в его квартире. Он хотел, чтобы она переехала немедленно, но она сказала: «Нет, не будем торопиться». Он собирался на Пасху к родителям и сказал:

— Давай поедем. Места там хватает. Я позвоню, спрошу?

— Я обещала на Пасху навестить отца и мать в Норидже, — сказала Анна (с трудом произнеся «отца и мать» вместо «папы» и «мамы»). Но она видела, что Ник хочет ехать с ней, и ей самой было любопытно. — Пожалуй, я съезжу в Норидж до праздников, а потом — к тебе.

— Прекрасно, — сказал Ник. Он позвонил родителям, сообщил про Анну, и они сказали: «Привози ее. Будем счастливы познакомиться». Они должны были приехать в субботу к ужину, а в воскресенье утром пойдут в церковь: если Анна захочет с ними — отлично. А потом домой, обедать. Сестра Ника с другом тоже будут, но они приезжают только на один день.

Это было больше двух лет назад, задолго до того, как заболел отец. Как и обещала матери, она приехала в Норидж дня за два до Пасхи. На ней была блузка с глубоким вырезом, и она прочла в глазах отца неодобрение. Она была готова к этому, но твердо решила не одеваться как скромница, только чтобы ему угодить. Эта борьба шла у них с тех пор, как она поступила в университет. Когда она надевала что-то обтягивающее или короткое, он ее осуждал. В прежние годы он отправлял ее наверх переодеться, и бывало, она подчинялась, чтобы избежать склоки. «Что подумают люди, когда увидят тебя в таком наряде? — говорил он. — Что мы не воспитали в тебе самоуважения». В конце концов он устал от препирательств и взаимного недовольства и старался не обращать на нее внимания, обидевшись, что она игнорирует его наставления. Когда она была моложе, всё обстояло не так. Тогда она не могла ослушаться. Но теперь она стала молодой женщиной, он тиранически требовал уважения, а она уже не уступала. И он отстранился, старался не замечать того, что не одобрял.

Она вспоминала, как мама целовала ее, отодвигала на длину вытянутой руки, чтобы полюбоваться ее красотой и похвалить наряд, — добрая мама. Папа справился с собой и тоже ее поцеловал. Она взяла его за руку и повела в комнату, зная, что он не устоит перед ее лаской. Она рассказывала ему о своей работе в школе и своих планах, о детях, о тех, что развиты не по годам. Он слушал почти молча, улыбался и вскоре, кажется, забыл о