позвоню, когда там еще не готово, на твоей телефонной линии может что-то испортиться.

«Выключиться», — подумала Анна.

— Как может повредить линию телефонный звонок?

— Не знаю, извини, Ханна, но, когда что-то портится в механизмах, это такая морока… Но скажи, Ник доволен? Ему нравится дом?

— Конечно нравится, — раздраженно сказала Анна. — Иначе мы бы сюда не переехали. Он с удовольствием готовит обед и запускает Майлса Дэвиса на полную громкость. Слышишь сейчас?

— Да-да, очень мило, — сказала мать без большой убежденности, хотя Анна объясняла ей, что мир меняется и мужчина может стряпать с удовольствием.

— Как он? — спросила Анна.

Она старалась подавить неприятное чувство, вызванное собственным вопросом, — не только потому, что вопрос был обязательным, но из-за ответа, который предстояло услышать. Что скажет мать? «Ему лучше (хуже не стало)», «ему хуже (лучше не стало)». Она не скажет: «от второго удара он мог умереть». «Лежит немой, у него недержание, стонет жалобно и изводит меня не знаю как». Она не могла так сказать, это прозвучало бы жестоко и сама выглядела бы бессердечной — а возможно, она и не думала так. Пусть Анна сама думает, а мать никому не признается в таких мыслях, пусть он, упрямец, уйдет тихо — по крайней мере, она оставит его наедине со своими тайнами и молчанием. Джамала беспокоило, что кроется за его молчанием, а она устала от этого — не от недовольства им, а от бессмысленной скрытности, нежелания что-то рассказать о себе. Она уже не пыталась разгадать тайну своего смешанного происхождения и больше интересовалась тем, кто она есть в этой жизни, а не тем, откуда взялась. И всё же она задала этот вопрос, ради матери, пожалуй, а скорее, чтобы не выглядеть в глазах матери черствой и равнодушной.

— Ему всё-таки лучше?

— Да-да, он лучше спит, и сил прибавляется с каждым днем, — сказала Мариам. — Это главное сейчас — чтобы силы появились. Отдых идет ему на пользу — и психотерапия, и лекарства. Знаешь, я даже не представляла себе, какие чудеса делает психотерапия. За ним хорошо ухаживают, поверь.

— Ну да — ты. А сам он может что-нибудь или по-прежнему всё лежит на тебе? — спросила Анна, не в силах одолеть тошноту при мысли о том, что на самом деле означает этот вопрос. — Ты же не хочешь сама свалиться?

— Нет-нет, он с каждым днем всё самостоятельнее. Он молодцом. Обо мне ты не беспокойся, — сказала Мариам.

— Говорить еще не может?

— Нет, — после секундного колебания ответила Мариам. — Но какие-то звуки произносит… ну, не слова, а как бы хочет сложить их в слова. Физиотерапевт говорит, что это хороший признак. Я ношу ему аудиокниги из библиотеки, он много слушает. Странно. Голоса по радио он не переносит, а книги слушает.

— Какие книги? — спросила Анна. Отец читал медленно и любимые книги перечитывал по несколько раз. Иногда она сама покупала ему книги, чтобы разнообразить его чтение, — книги, которые ее увлекли в студенческие годы, — но она не была уверена, что он их прочел. Ей казалось, что он предпочитает книги познавательные, рассказывающие о том, чего он не знал, а разные художественные ухищрения не в его вкусе. — Какие книги он слушает?

— Иногда стихи ему приношу, какую-нибудь классику.

— Стихи! Зачем ты носишь ему стихи? — спросила Анна, не в силах скрыть раздражение. — Почему не то, что ему захочется послушать? «Гекльберри Финна», что-нибудь такое?

— Они ему нравятся, — сказала Мариам, и Анна услышала улыбку в ее голосе. — Иногда он брал в библиотеке книжки со стихами и читал мне вслух. На этой неделе я поискала их в отделе аудиозаписей, принесла ему, чтобы послушал, и он был доволен.

Анна улыбнулась, представив себе эту странную картину: отец читает маме стихи. Что он мог выбрать? «Если» Киплинга, или «Нарциссы» Вордсворта, или что-нибудь о море? Может быть, «Вкушающие лотос» Теннисона — сладенькие рифмы в соединении с «Одиссеей» — то, что нужно. Однажды она купила ему «Дневник возвращения в родную страну» Эме Сезера, двуязычную — сама недавно узнала эти стихи и была под сильным впечатлением. Ну, может быть, и порисоваться хотела: «Смотри, какие книги я теперь читаю!» Она не знала, прочел ли он книжку, да и сама охладела к гремучим рифмам, пышному языку и театральности эмоций. Пока мать говорила о книгах, которые отцу предстояло послушать на этих неделях, и об улучшениях, обещанных физиотерапевтом, мысли Анны вернулись к сегодняшней близости с Ником, и она погладила левую грудь — к ней прижимался Ник. В ответ на слова матери она издавала одобрительные звуки, но на самом деле уже не слушала.

— Приеду, когда у вас немного наладится, — сказала Анна, готовясь повесить трубку.

Почувствовав, что Анна хочет закончить разговор, мать спросила о Джамале.

— У него есть твой новый номер? Он тебе не звонил?

— Да, да, — соврала Анна, чтобы избежать лекции о том, что надо поддерживать связь. Он предпочитал имейлы, ее это устраивало, но прослушать лекцию всё равно пришлось. — Вас у меня всего двое. Другой родни у вас нет. Вы должны заботиться друг о друге; наступит трудное время — к кому еще вам обратиться?

Анна слушала и успокаивала как могла. Не сказала, что еще у нее есть Ник (и был с ней всецело сегодня днем).

Мариам почувствовала раздражение дочери и, положив трубку, пожала плечами. Она приучила себя не обижаться на такой слегка пренебрежительный тон. Вернувшись в гостиную, она поняла по взгляду Аббаса, что ему интересно.

— Ханна, — сказала она. — Спрашивала, как ты. Они сегодня переехали.

Аббас медленно кивнул и повернулся к молчащему телевизору, где шла передача о природе. Он тоже заставил себя отдалиться от Ханны, прежде занимавшей такое большое место в его жизни. Она отстранилась от него, став студенткой, не грубо, не сердито поначалу, а хмуро и молчаливо. Мариам понимала, как ему это больно и как он пытается вернуть ее способами, действовавшими раньше: поддразниванием, вопросами, шутками. Но это уже не помогало, и однажды, когда Аббас неуклюже подшутил над ее нарядом, Ханна сказала ему: «Отстань ты!» и вышла из комнаты и вон из дома, дальше, неизвестно куда. Он был ошеломлен. Она никогда с ним так не разговаривала. Аббас не мог к этому привыкнуть — и к тому, как она говорит о ребятах из университета, и подолгу спит днем, и не скрывает скуки, находясь дома. Иногда он мог что-то сказать. В конце концов она перестала приезжать на каникулы — заглядывала на несколько дней и уезжала. Может быть, так происходит у