поводу целесообразности этой меры между царем и Меншиковым возникла даже своеобразная полемика. По мнению Меншикова, лучше было бы каждому из фельдмаршалов дать половину пехоты и конницы; при таком положении между ними возникнет соревнование, и оба, один перед другим, будут «прилежнее и радетельнее» смотреть за своими войсками. Приводил светлейший князь и более глубокую аргументацию, высказывая опасение, что предложенное царем разделение пехоты и конницы непременно вызовет зависть у одного к другому и приведет к «контрам», так что в случае если командующему пехотой понадобится конница, или наоборот, то они друг другу откажут в помощи{156}.

Серьезные основания имеет под собой и мнение Петра. Он исходил из взятого за основу русской тактики положения, что во время этой войны следует уклоняться от генерального сражения, а по возможности вредить неприятелю «легкими способами». При такой тактике предполагалось раздельное применение пехоты и конницы, и если их поделить между двумя командирами, то в тех случаях, когда понадобится соединенное действие всей конницы или всей пехоты, пришлось бы одному из фельдмаршалов управлять «половиной чужой команды». В связи с этим Петр сформулировал сложившуюся у него теорию высшего военного управления. Борис Петрович ставит себе в оскорбление, что ему дали одну кавалерию. Но по своему званию фельдмаршала он должен быть всегда готов к самым разным комбинациям; только второстепенные генералы выполняют постоянные функции, а «у высоких генералов не бывает определения, но по случаю времяни командуют болше и менше, также иногда — конными, иногда — пешими»{157}. Поэтому Борис Петрович опечалился напрасно, так как разделение было произведено не для оскорбления ему, а «ради лучшего управления…». Царь «каратенка» (то есть коротенько) в письме к фельдмаршалу сам выразил ему свое сожаление, поручив Меншикову все объявить «пространнее»{158}. Как бы то ни было, обстоятельства складывались так, что, говоря фигурально, два медведя должны были оказаться в одной берлоге.

В марте 1705 года стали поступать сведения, что Карл XII решил двинуться в Литву, а, значит, появления его нужно было ждать и у русских границ. В этом случае движению шведов следовало противопоставить общий план действий, предполагающий известное единство командования. Сам Петр находился в Воронеже и мог, как видно из письма его к Шереметеву от 19 марта, дать обоим фельдмаршалам только общую директиву: ввиду приближения шведского короля «свести войска вместе и поступать с неприятелем, как Господь Бог наставит, а генерального бою, — писал царь, — отнюдь не давайте». Он рекомендовал Шереметеву действовать, «согласясь с господином Огилвием»{159}. Но ведь в достижении согласия и был корень вопроса! К счастью, у Петра было более надежное средство, чем добрая воля фельдмаршалов — «верный товарищ» А. Д. Меншиков; в один день с цитированным письмом к Шереметеву царь написал и ему, поручая следить, «меж главных начальных чтоб было ладно…»{160}. Впрочем, Меншикову не пришлось выступать посредником в столкновении фельдмаршальских самолюбий: слухи о движении Карла в Литву оказались ложными, и скоро каждый из фельдмаршалов получил от Петра особую задачу.

Для русской армии, занявшей линию вдоль Немана, важное значение получал вопрос о путях на Полоцк и Ригу, через которые поддерживалось сообщение армии Карла, бывшей в Польше, с оставленным в Лифляндии 8-тысячным отрядом генерала Левенгаупта. Промежуточными опорными пунктами на этом пути служили для шведов курляндские крепости Митава и Бауск. Шереметеву была поставлена задача уничтожить отряд Левенгаупта. Согласно инструкции от 17 июня 1705 года он и генерал-майор Чамберс должны были выступить «в легкий поход» (то есть с одной конницей) и отрезать Левенгаупта от Риги. В результате запертый в Курляндии Л евенгаупт мог или направиться в Польшу, но путь туда ему загораживали генералы К. Э. Ренне и И. Р. Паткуль, или «сесть» со своим войском в Митаве и Бауске, но здесь его должен был блокировать фельдмаршал.

В начале июля Шереметев выступил из Друи. В его распоряжении имелось около 8 тысяч конницы — это был едва ли не первый случай, когда русские оказались в равном числе со шведами. Поначалу им сопутствовал успех: посланный Шереметевым к Митаве генерал Боур захватил под стенами крепости две пушки и пленных. Левенгаупт тем временем остановился у Мурмызы, заняв весьма удобную позицию. 15 июля Шереметев подошел к Мурмызе и построился в виду неприятеля; причем в центре стал сам фельдмаршал, на левом фланге — полковники Игнатьев и Кропотов, на правом — генерал Боур. Ввиду сильной позиции шведов на генеральном совете было решено по предложению фельдмаршала «баталии не чинить», а попытаться «выманить» неприятеля из занятых им «крепких мест». Этот план, однако, не удался, поскольку полковник Кропотов «прибежал» к фельдмаршалу со словами, что неприятель уходит, а затем, не дождавшись его «указу», он и Игнатьев «пошли на неприятеля и… учинили бой». Тогда фельдмаршал, чтобы поддержать их, поневоле вынужден был двинуть остальные силы. В жестоком бою, после некоторых колебаний, обозначился перевес русских. Но все испортили драгуны Игнатьева, которые, пробившись через шведский центр к обозу, принялись грабить его, а потом под натиском оправившихся шведов бросились в полной «конфузии» назад и привели в расстройство свою же пехоту. При наступлении ночи Шереметев велел коннице и пехоте отступить, «чтоб в ночном времени людей не потерять…»{161}. В руках шведов остались 13 русских пушек.

Вряд ли справедливо возлагать вину за это поражение на Шереметева. И сам Петр как будто берет фельдмаршала под свою защиту от обвинений: редактируя официальную реляцию о сражении при Мурмызе, он собственноручно в том месте, где речь идет о действиях Кропотова и Игнатьева, внес оправдывающие Бориса Петровича слова: «без воли фелтмаршалка»{162}. Убеждением в невинности фельдмаршала объясняется и та мягкость, которую царь проявил по отношению к нему в письме, написанном по поводу этого «несчастливого случая»: «…не изволте о бывшем нещастии печальны быть (понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу), но забывать и паче людей ободривать»{163}.

Для Шереметева в течение всего августа Левенгаупт оставался главным объектом стратегических маршей в пределах Курляндии: согласно требованию Петра, он стремился во что бы то ни стало отрезать шведского генерала от Риги. Но Левенгаупт сумел увернуться и при приближении русских ушел в Ригу.

В это время два фельдмаршала никак не соприкасались. В мае 1705 года Петр осуществил свое намерение, разделив между ними командование войсками, как хотел еще в феврале. Шереметеву теперь было поручено ловить Левенгаупта именно как командующему конницей. Что касается Огильви, то о нем имеем точное свидетельство Ф. А. Головина в письме к И. Р. Паткулю: «Господин фелтмаршалок Огилвий, хотя некоторые противности, но