и не только город, а и его окрестности — было разорено и сожжено. Конечно, разорение сопровождалось грабежом: «…все ратные люди удовольствовались как в харчах, так и в конских кормах…». И вдруг в тоне письма — неожиданная шутливость, объясняющаяся общим стилем придворных петровских нравов: «…только мне учинили великую обиду: где я стоял в королевском доме, все ренское и шпанское вино выпустили за посмех.

Такой негодный народ! Только довольствовался аптекарьскими водками…». А дальше опять в прежнем тоне: «…и каков тот Ракобор был жильем и богат припасами, и какия места, изволишь уведомиться от посланного моего и от языков, а всего истинно, государь, не описать»{128}.

В письме называется еще ряд городов: Панда, Вильнев, Руин, Карнус, и о каждом из них упоминание оканчивается одной и той же короткой, но от повторения приобретающей особую выразительность фразой: «и тот город разорили ж». В заключение ко всему отчету читаем: «…и пришел на те же места разоренные, где прошлова года был. И больше того чинить разорения и всего описать невозможно». Но у фельдмаршала не было сомнения в целесообразности произведенного разгрома: «И как им, неприятелям, нынешную зиму остальныя свои войска чем прокормить, Бог знает, можете, ваше величество, сами лучше рассудить…»{129}. Петр мог быть доволен достигнутым результатом.

В конце октября царь и фельдмаршал отправились в Москву. 11 ноября состоялся их торжественный въезд в город. Войска проходили через семь триумфальных ворот в сопровождении огромного «полона». По обыкновению Петр отвел себе в процессии скромную роль, а первую предоставил Борису Петровичу: пышный фельдмаршальский поезд был центром торжественной процессии.

Вот какой вид он имел по описанию современника барона Г. Гюйссена: «Вначале генерал-фельдмаршал Шереметев в санях пространных с дышлом о шти возниках в бронях немецких, на которых шоры зело пребогатые и изрядные были. Перед ним ехали в убранстве французском дворовые его походные люди 30 человек и конюшей его верхами. И прежде тех дворовых людей ведены его ж, фельдмаршала, три лошади простые (без всадников. — А. З.) во всем конском немецком изрядном наряде, а за теми простыми лошадьми его ж, фельдмаршала, сани походныя везены шестернею»{130}.

Что любопытно: заслуги фельдмаршала получили признание не только царя. Из всех сотрудников Петра Борис Петрович — единственный, кто стал героем народных песен. Они возникли, без сомнения, в солдатской среде: об этом говорят встречающиеся в них названия мест, даже даты, памятные только участникам походов. Многочисленность вариантов песен и широта их географического распространения означает, что этим сюжетом овладело народное творчество, применив к его обработке свои приемы и сообщив московскому боярину черты былинного героя. Это могло случиться только при условии, что Борис Петрович чем-то стал близок простому народу. В большинстве своем песни относятся к лифляндскому периоду войны и самые богатые из них вариантами — к битве при Эрестфере. Как ни странно это, но по сравнению с ними даже песня, посвященная Полтаве — лишь бледное подражание.

Для народного сознания в лифляндских походах Шереметева как будто центральный интерес Северной войны; с точки зрения народной психологии последующий ход событий представляется только как их следствие. Если поражение под Нарвой произвело сильное впечатление в Европе, то еще более сильное впечатление должно было оставить оно в России — в ущерб чувству нашего национального достоинства. Упадок духа грозил стать источником дальнейших бедствий. Петр понял это и, может быть, потому, не давая укорениться упадочническим настроениям после Нарвы, настойчиво требовал тогда от Шереметева скорейшего выступления против торжествующего врага. И шереметевские успехи, можно сказать, спасли положение. Благодаря им воспрянула русская армия, а непобедимость шведов отошла в прошлое.

Поэтому песни о победе при Эрестфере, или Красной мызе, проникнуты особенно бодрым настроением. Вот в каком виде рисуется выступление в поход:

Не грозная туча восставала,

Не част-крупен дождик выпадает:

Из славного из города из Пскова

Подымался царев большой боярин

Граф Борис сударь Петрович Шереметев.

Он с конницею и со драгуны,

Со всею московскою пехотой.

Не дошед, он Красной мызы становился

Хорошо-добре полками приполчился,

Он и пушки и мортиры все уставил.

Не ясен сокол по поднебесью летает,

То боярин по полкам нашим гуляет:

Что не золотая трубушка вструбила,

То возговорит царев большой боярин

Граф Борис сударь Петрович Шереметев:

«Ой вы, детушки, драгуны и солдаты!

Мне льзя ли на вас надежду положите, —

Супротив неприятеля постояти?».

Тут возговорят драгуны и солдаты:

«И мы рады государю послужите

И один за одного умерети!»

…Не две грозные тучи на небе всходили —

Сражалися два войска тут большие,

Что московское войско со шведским.

Запалила Шереметева пехота

Из мелкого ружья и из пушек.

Тут не страшной гром из тучи грянул,

Не звонкая пушка разрядилась:

У боярина тут сердце разъярилось.

Не сырая мать-земля расступилась,

Не синее море всколебалось,

Примыкали штыки тут на мушкеты,

Бросали все ружья на погоны,

Вынимали тута вострые сабли,

Приклоняли тут булатные копья,

Гналися за шведским генералом

До самого до города до Дерпта…{131}

Форма обращения к солдатам, приписанная песней фельдмаршалу, дает указание и на другую причину, по которой народное творчество избрало его своим героем, — хорошее отношение к солдатам. Недаром войска, состоявшие в его ведении, обычно находились, по отзывам свидетелей, в хорошем виде. Важнее среди всех показания Меншикова.

В начале 1705 года он был послан царем в Витебск, где стоял в то время Шереметев со своими полками, для осмотра их состояния. Борис Петрович не очень-то доверял его беспристрастности. Но вот как формулировал свое впечатление Меншиков в донесении к царю: «В Витепске зело-зело изрядно солдаты убраны и во всем довольны и здоровы, також де и в Полоцку тем же подобны, только не так одежны…»{132}. Находившийся при русской армии в Литве Витворт вынес такое же впечатление. «Московскую пехоту всюду очень хвалят, — писал он, — и полк, который при мне вступал в город два дня тому назад, шел в отличном порядке: офицеры все были в немецком платье, а рядовые хорошо вооружены мушкетами, шпагами и штыками»{133}. Заботливость Шереметева по отношению к солдатам, конечно, должна была придавать ему популярности в народной массе.

* * *

До определенного момента Петр только в общем плане