я всячески старался спрятать от неё. Но у меня это очень плохо получалось, потому что с самого раннего детства я не умел скрывать свои чувства.

– Кать, а ты не собираешься поступать в университет? – спросил я как-то после очередного приступа отчаяния.

– Нет, Коль, не собираюсь, – ответила она словно извиняясь.

– Почему? Ты вроде умная девушка… Не хочешь учиться?

– Да понимаешь… У меня родители учились в вузах, а когда закончили, то поняли, что вся эта учёба, по сути, была им не нужна, потому что всё, чему их учили там, непременно приказывали забыть потом при приёме на работу. Да и работать по выбранной специальности оказалось не пределом мечтаний. Они мне говорили, что знания можно получить самому, потому что в любом университете всё, чему ты научишься, зависит только от тебя. Огромное количество тех, кто закончили курс вместе с ними, забыли всё, чему их учили, через пару месяцев, потому что и не хотели запоминать, а мечтали найти работу только не по своей специальности.

– Зачем же тогда учиться?..

– Вот именно! – Катя села и посмотрела на меня. – Сейчас, по окончании школы, у нас самый ответственный момент в жизни! Мы сейчас своими действиями строим фундамент своей будущей взрослой жизни. Это огромная ответственность, которую мы не можем осознать в нашем возрасте, поэтому не надо торопиться с выбором.

– И ты тоже не можешь осознать, что тебе нужно?

– И я тоже. Поэтому не хочу совершить ошибку.

Катя снова легла на зелёный ковёр молодой травы, согретый тёплым весенним солнцем.

– К тому же мне здесь очень нравится, не хочу уезжать отсюда, – сказала она и закрыла глаза, отдавшись моменту единения с природой и тишине весеннего леса.

– А чем ты будешь жить? – спросил я.

– Ну, у родителей удалённая работа, и они помогут мне тоже устроиться. Ну, а если не понравится, то у нас, в общем-то, в посёлке, насколько я знаю, нет недостатка в работе.

– Понятно… – сказал я, неосознанно вложив в это глупое слово всё своё отчаяние и разочарование, всю несбыточную надежду на то, что Катя тоже уедет в город вместе со мной, и там продолжится наш начавшийся здесь роман.

– Ты можешь не уезжать, – сказала Катя, будто бы прочитав мои мысли.

Я молча посмотрел на неё. Она открыла глаза и повернулась ко мне.

– Я понимаю, что ты обещал, всё распланировал и так далее… Но помни про ответственность за свой выбор. Ты не можешь её осознать сейчас, поэтому доверься своим чувствам. Я же вижу, что ты не хочешь уезжать. Оставайся, поживи, устройся здесь на работу, радуйся общению с родителями, наслаждайся своими любимыми местами. Если всё будет хорошо, то и не нужно будет никуда уезжать. Твои чувства подскажут тебе, что ты должен сделать.

Катя замолчала и снова закрыла глаза, будто стыдясь своих слов.

– Я правда сомневаюсь, ты права…

Я не успел закончить предложение, потому что Катя вскочила на ноги и с криком «Ну хватит валяться как мешок!» пнула меня понарошку ногой и, смеясь, побежала в сторону реки. Мысленно я поблагодарил её за то, что она прервала этот разговор, оставив его мне для самостоятельного анализа.

За пару недель до моего отъезда мы с Василичем сидели на обрыве. Разговор в этот день не особенно клеился. Василич был каким-то подавленным, не стремился, как обычно, поддержать беседу, и даже его привычная улыбка куда-то запропала.

– Всё нормально, Василич? С Люськой, что ли, опять поругался? – слегка подсмеиваясь спросил я, стремясь отогнать подальше нависшее над нами серое нечто, будто туманом забвения и молчания накрывшее это место.

– А? – тот будто не услышал вопроса, а потом постепенно до него дошёл смысл. – Да нет, нет, всё с Люськой нормально, – ответил он и снова впал в состояние отрешённости.

– А чего такой кислый?

– Да нет, нет, всё нормально, – сказал Василич и даже попытался улыбнуться, чтобы отвести от себя подозрения в преступном по отношению к нему унынии. – Обычный я. Голова болит просто.

– Как же, обычный… – еле слышно, почти про себя, сказал я, уверенный в том, что он точно не услышит. – Никогда тебя таким не видел.

Наседать я на него не стал. Мало ли что могло случиться. Да и с кем не бывает… Я вспомнил своего отца, который в подобных приступах мог провести несколько недель, когда он не разговаривал почти ни с кем, и когда глаза его были наполнены такой безмерной тоской, что, казалось, нет счастья на свете, способного вытащить его из этой ямы отчаяния.

Мы продолжали сидеть, просто смотря вниз с обрыва на противоположный берег, лес, начинавшийся сразу за рекой, и пустынные – и одновременно невероятно наполненные – сибирские просторы, бесконечным ковром выстланные перед нашим взором.

– Слушай, Коль… – неуверенно начал Василич, будто выйдя из оцепенения. – А чего ты туда едешь-то?

– Ну… Как чего?! Я ж тебе говорил, денег заработать, посмотреть, как люди живут. Интересно же! Тянет меня туда какой-то неведомый интерес.

Василич сделал вид, что не обратил внимания на моё чрезмерно затянутое «Ну…», которое я использовал как прикрытие своей растерянности. Я обманул его. Я никогда не говорил ему, зачем я туда еду, но очевидность ответа на подобный вопрос я считал само собой разумеющейся. Зачем же ещё ехать в город?! В действительности же, кроме каких-то цветных образов в моей голове, сформированных в большей степени телевизионными картинками, я не имел ни малейшего представления, зачем я решился на всё это.

– Ааа, ну да… – протянул Василич после небольшой паузы.

– А чего ты вдруг спросил?

– Да так…

Василич отвернулся немного в сторону, будто разглядывая даль лесов на другой стороне реки, однако его взгляд не видел ничего, кроме застилавшей весь мир перспективы одиночества. Я не понимал, отчего у него было такое дурное настроение, и это заставило и моё настроение вмиг испортиться. Всё было ясно, как этот уходивший куда-то по своим делам день, но только не для меня в тот вечер. Уже позже, когда его не стало, и когда я приехал из города спустя почти десять лет на его похороны, я осознал, сидя на этом же месте и смотря на ту же бесконечность тайги, что Василич тогда думал обо мне. Он волновался за меня, а я тогда, пребывая в эйфории и неопределённости от скорого отъезда, даже и не подумал о том, что он может чувствовать. Для нас обоих наша дружба стала спасительным плотом в бурной реке наших переживаний внутреннего одиночества. Для меня он стал самым