– Подумай, не торопись, – ласково сказала я. – Мы никуда не спешим.

– Не помню, – упрямо повторила Дана, разглаживая платьице на Элене.

– Ладно, я тебе помогу. А ты просто повтори.

– И будем играть?

– И будем играть.

Мы повторили стишок. Снова прервались на игру. А когда ещё раз принялись повторять, Дана опять не могла вспомнить ни слова. Даже «ручки в ручки», так развеселившие её, не застряли в памяти. Что ж такое! Я чувствовала нарастающее раздражение. Не на Дану, на саму себя. Я что-то делала не так. Но что – понять не могла.

Можно было бы продолжить играть с Даной в мышиную школу – это считалось бы занятием испанским. И повторять стишок – считалось бы, что мы учим. И можно было бы взять спокойно деньги за два часа занятия. Если бы при этом не звучал в голове вскрик моей мамы, который я запомню на всю жизнь: «А как ты сама считаешь, эти деньги заработаны?» Это она ещё в прошлом году вопрошала, когда я вернулась с первого занятия.

Да и меня саму принцип двоечника «учил, но не выучил» не устраивал. Хотелось результата, но я не знала, как его добиться.

– Постарайся вспомнить, – попробовала я надавить на Дану.

– Я не могу! – Она повысила голос.

– Ты не стараешься!

– Стараюсь! Изо всех сил!

Дана задержала дыхание, поднатужилась, словно поднимала тяжелую мебель, и запыхтела, изображая старание.

– Это не то! – с досадой сказала я. – Наоборот… надо расслабиться. Сядь, как ты сидела, когда ждала меня.

Дана плюхнулась на пол и сложила ноги по-турецки.

– Да не так!

– А я не помню как! – быстро ответила Дана.

– Ты хоть что-нибудь помнишь? – сорвалось у меня.

Неожиданно Дана закрыла лицо руками и разревелась в голос.

– Ничего я не помню! – выкрикнула она сквозь сжатые ладони. – Меня за это учителя в школе ругают! Я самая тупая в классе! Я ничего не запоминаю! И ничего не могу ответить, когда меня все спрашивают! Я глупая! Глупая!

И, к моему ужасу, она ударила себя по голове. Я стряхнула оцепенение, схватила её за руку, которую она занесла для второго удара:

– Перестань, что ты творишь! Данка!

Она заголосила ещё громче, бросилась ко мне, уткнулась в плечо и принялась рыдать в голос. Я гладила её по спине, мысли метались в голове, как ртутные шарики. Что делать? Бежать отсюда? Отказаться? Дана расстроится, если я уйду! Но я не могу получать деньги ни за что! Что делать?! Что мне делать…

Наконец Дана успокоилась.

– Меня никто не понимает и не жалеет. – Она шмыгнула носом.

– Я тебя понимаю, – грустно сказала я. – Но мама сказала, ты должна быть первой.

– Я не хочу! – Дана молитвенно сложила ладони. – Пожалуйста! Я не хочу быть первой.

Я молчала. Мои родители никогда от меня такого не требовали. И я не знала, что сказать. Только зачем-то спросила:

– А ты совсем-совсем ничего не запомнила? Ни капельки?

Дана покачала головой и снова закрыла лицо руками, но тут в комнату заглянула Роза Васильевна.

– Девочки мои, – строго сказала она, – пора и честь знать. Два часа сидите! Нам орешки с мёдом пора кушать, память восстанавливать. И ванну с морской солью принимать. Тоже для мозга хорошо. Марьколавна, топайте домой! Денежку не забудьте! Ну как, Данушка? Много сегодня выучила?

Я не знаю, что на меня нашло. Наверное, злость на себя, на ситуацию, полное непонимание, что делать дальше, и отчаяние (и спросить-то некого!) смешались у меня внутри, как в кастрюле, и рванули так сильно, что, потеряв контроль над собой, я сквозь зубы выдавила:

– Роза Васильевна… Я же не спрашиваю у вас, вывели вы пятна или нет…

Я ухмылялась, правда. Мол, шутка такая, Роза Васильевна. Подколка! Но улыбаться в этой ситуации, наверное, было всё равно что предложить ей отравленное яблоко. «Попробуйте! Там много витаминов!» Лицо её вытянулось, окаменело. Древний крепкий исландский камень-валун с высеченными на нём рунами ярости.

– Да как ты… – начала она и осеклась.

– Всего доброго! – я плеснула эти слова, как воду из кружки в костёр, от чего он разгорелся ещё больше.

Вечерело. Я шла мимо зоопарка и плакала, глядя в чёрный экран телефона. Позвонить мне было некому. Мама в больнице, а с папой я не разговариваю. Бабушка далеко. Наконец дрожащими пальцами я набрала единственное имя, от которого меня не корёжило, постаралась выровнять дыхание, но неожиданно сама для себя заорала в трубку:

– Не хочешь меня видеть?! Пожалуйста! Только имей в виду! Чтобы позвонить сейчас, я переступила через свою гордость! Я это делаю последний раз! И не думай, что из-за тебя! Вовсе нет! Не тебе одному плохо! Понял?! Не ТОЛЬКО тебе!

Я замолчала, переводя дух, а потом зажмурилась: «Что за околесицу я несу!»

– Маш, – сказал Ромка тихо, – ты где? Тебя встретить?

Кому: Хорхе Рибаль

Тема: Глупо

Хорхе, привет!

Это глупо, глупо, глупо так думать! Будто все тебя ненавидят. Не бывает такого, чтобы все ненавидели! Даже когда так кажется, на самом деле это не так. Всегда есть друзья! Всегда-всегда! Всегда!

Хмурю брови,

Маша

Я всё вглядывалась в окно маршрутки: пыталась разглядеть на остановке Ромку. В сумраке угадывалась только женщина с ведром крупных, с толстыми ножками, лисичек, которая часто стоит возле нашей остановки. Вид у неё такой, что непонятно: продаёт она грибы или собирается убежать вместе с ними от полиции. Наверное, и то и другое. Тоже ведь работа.

Маршрутка остановилась, я выскочила. Женщина поставила ведро в маршрутку, кряхтя забралась сама и с силой захлопнула дверцу. Я осталась одна. Вдруг из-за остановки на меня шагнула тень. Я вскрикнула и тут же зажала себе рот.

– Я такой страшный? – мрачно спросил Ромка.

Он стоял, сунув руки в карманы и что-то жуя. Одет он был неряшливо: из-под свитера торчала футболка, штаны пузырились на коленях, ботинки такие грязные, словно он бегал по болотам, спасаясь от собаки Баскервилей. Взъерошенный, осунувшийся, он слабо напоминал того Ромку, с которым я дружила.

– Ты ни при чём, – заторопилась ответить я. – Я всегда вскрикиваю, когда кто-то подходит неожиданно. Даже дома с родителями. Мама обижается. Тоже спрашивает, такая ли она страшная.

Ромка даже не улыбнулся. Развернулся и зашагал в сторону моего дома. Мол, хочешь – догоняй. Я заторопилась следом.

Пока я ехала, всё мечтала, как расскажу ему о Дане… И о маме. И даже, может быть, о папе… У него с отцом тоже не слишком ладится. Папа у него большой шутник, а Ромку это раздражает.