Она улыбнулась.

– Начнем, Жюльетта. Представь, что перед тобой сидит тысяча человек.

Тысяча?

– Или пятьсот, или сто. В любом случае много. Представь, что они начнут аплодировать, когда увидят тебя. Ты красавица, Жюльетта, люди любят красавиц. Не пугайся аплодисментов. Просто подожди, пока они не кончатся. Или смотри на меня, я подам тебе знак.

Я подошла к микрофону.

«Когда у меня в руках микрофон, я жив», – всегда говорил отец.

Я посмотрела в темноту.

Не забывай о своей публике. Это папа тоже говорил. Мы играем для них, малышка, без них нас не существует. Мы. «Жюль и Жюльетты». Лучший танцевальный оркестр в округе. Мы видели каждое лицо на каждом выступлении. Они болтали, смеялись, молчали, целовались или просто танцевали под нашу музыку, это было не важно. Наш отец пел, оркестр играл, а я была во множественном числе.

Я запела в микрофон. Слишком резко. Я продолжила мягче.

– Let me play among the stars[12], – пела я темноте.

Все могло быть по-другому.

– Let me see what spring is like on Jupiter and Mars.

Роза перестала играть.

– To the moon, Жюльетта. Ты должна петь до луны, а не до ближайшего угла. Заново. И пользуйся микрофоном.

– Fill my heart with song, let me sing forever more.

– Я хочу слышать, что ты в это веришь. Заново. Что за историю ты хочешь рассказать? Давай, рассказывай. Ты готова?

Я искоса взглянула на нее и кивнула.

Она улыбнулась.

– Нужно просто снять свой предохранитель, вот и все. Я, конечно, тебе помогу, но только ты знаешь, где он.

Она опять начала играть.

Рассказывай.

Легкие сами собой наполнились воздухом. Звук пошел вверх, за ним еще один. Даже если бы я захотела остановиться, я бы не смогла. Я должна была петь. О луне и звездах, и об этой игре, и как было бы чудесно, если бы она длилась вечно.

– Когда ты себя отпускаешь, Жюльетта, это просто прекрасно.

Мы сидели в машине, ехали домой. Я подавила зевок. Только теперь я почувствовала, как сильно устала. Пение – это адский труд, говорил отец. Он был прав. Адский труд, что потом превращается в ничто. Мои легкие начинали петь, а тело помогало, а голос продолжал. А где находилась в это время сама я, было не важно.

– Твой брат – хороший человек, Жюльетта, но он уже давно должен был мне позволить идти своей дорогой. Иногда у меня от него мурашки по коже. – Она побарабанила пальцами по рулю и искоса глянула на меня. Я услышала, как она вздохнула. – Я не должна была тебе этого говорить, я знаю. Просто сделай вид, что ты ничего не слышала.

Я повернула голову к окну и посмотрела наружу.

Вот и наша улица.

Наш дом.

Луи.

В день конкурса Роза приехала забрать нас на машине. Мы все вместе подошли к гримерной. Роза указала на табличку.

Посторонним вход воспрещен.

– Посторонние это мы, – сказала она, – твой брат и я. Дальше все зависит только от тебя.

Луи кивнул мне.

– Тебя ждут, Жюльетта. Тебе выделят зеркало и табурет, чтобы ты могла накраситься и стать еще красивее. Как закончишь, тебя отведут на сцену. И ты споешь, Жюльетта, просто споешь. Как ты умеешь. Этого будет вполне достаточно.

Он взялся за ручку двери.

– Заходи.

Я вцепилась в его руку. Затрясла головой. Он высвободился.

– Делай, как я сказал, Жюльетта.

Это же был наш Луи. Я делала, что он говорил. Дверь захлопнулась за моей спиной.

Меня встретила пожилая женщина. Нашла ли я свое зеркало? На нем должно стоять мое имя, как меня зовут, она поможет мне его найти.

– Жюльетта Энгелен, – сказала я.

Она дружелюбно рассмеялась. Это мое первое выступление? Конечно же, я нервничаю. Все нервничают. Ничего удивительного, если знать, какой будет приз. Никаких утюгов, как в велогонках, победитель получит газовую плиту, ради нее стоит постараться. Она вдруг перестала болтать, смеяться и кивать. Сделала шаг назад и принялась рассматривать меня, словно только что увидела.

– Ты из семьи Жюля Энгелена? У меня было предчувствие, когда я увидела твою фамилию в списке; у тебя его глаза. Говорю тебе, детка: стоит тебе только поднять эти глаза, ты просто взорвешь зал. А если ты еще и умеешь петь, как он, можешь сразу забирать плиту домой. В машину-то влезет?

Она остановилась. Вздохнула.

– Знала бы ты, каким шоком для всех нас стала его смерть. «Жюль и Жюльетты» сразу распались. А, ты же сказала! Жюльетта – это ты?! Детка, я видела, как ты выступала. Ты тогда пела не много, пел в основном твой папа. Ох, детка. С твоим-то опытом можешь спокойно строить планы насчет плиты.

Она остановилась. Взглянула на меня снова.

Ее улыбка пропала.

– Ох, – вздохнула она печально.

Она знала. Сейчас, подумала я, она вышвырнет меня из гримерной, из коридора, на улицу. Я стала никем, но и этого оказалось слишком много.

Я развернулась.

Наверное, я шла несколько часов. Меня нашли утром, в пяти деревнях оттуда. Полиция привезла меня домой.

«Твой брат объявил тебя в розыск», – сказали они.

Наш Луи заплакал, когда увидел меня.

– Ты больше не должен оставлять меня одну, – сказала я.

Он заплакал сильнее. Я закрыла глаза. Вот и юффрау Марселла. Ты намного сильнее, чем думаешь, Жюльетта.

Это неправда.

– Мы здесь не останемся, – сказал Луи.

Луи разорвал помолвку, нашел работу и дом на другом конце страны. И все это за одну неделю. В конце мая мы переехали. В шесть утра фургон для переезда стоял у дверей, меньше чем за час машина была загружена.

Никто не пришел попрощаться с нами.

Скоро мы выехали из Лимбурга и въехали в Брабант. Меньше чем через час мы проехали Брюссель. Оттуда дорога шла прямо до Вестхука[13]. Наша деревня была на границе с Францией.

Мы проехали мимо церкви, свернули на длинную улицу. В самом ее конце стоял дом, окруженный полями. Наш дом.