— Он еще не делал мне предложения, — снова покраснела девушка, — но если сделает, я, наверное, скажу «да».

— Где он живет в Австралии? В городе?

— Нет, на большой ферме на пустошах. Разводит овец.

— Подумайте об этом как следует. Тысячи миль от дома, тяжелая работа… Ничего из того, к чему вы привыкли. Ни магазинов, ни театров, ни образованных людей. Ужасный климат.

— Я знаю. Он все делает, чтобы отговорить меня. Даже говорит, что женщинам там не место.

— По крайней мере, он честен.

— Но за последние недели я поняла, что могу жить в тяжелых условиях. И я его люблю. Что, если он — мой суженый? Тот, с кем я буду счастлива?

Мисс Фостер-Блейк помолчала, а потом произнесла:

— Вы разумная девушка, мисс Брайс. Надеюсь, вы поступите правильно. Хорошо, я даю вам разрешение уехать в субботу в четыре и вернуться в воскресенье вечером.

— Спасибо, мисс Фостер-Блейк! — Эмили просияла. — Вы не представляете, что это значит для меня.

— Я знаю, что во время войны мы должны хвататься за каждую радость, что у нас есть. А теперь приведите себя в порядок, вы вся в грязи.

К субботе небо прояснилось, с моря задул свежий бриз. Эмили доехала до Тавистока и села на поезд до Плимута.

Робби ждал ее в фойе госпиталя в военной форме с приглаженными волосами. Он очень отличался от прежнего, растрепанного парня в халате, и Эмили вспомнила вечер своего дня рождения.

— У вас получилось! — Он протянул к ней руки. — Я боялся, что эти старые курицы в последний момент вас не отпустят.

— Мне велели держаться подальше от неподходящих молодых людей с дурными намерениями, — рассмеялась она.

— А почему вы думаете, что у меня нет дурных намерений?

Эмили вспыхнула:

— Потому что я вас знаю.

— Вы правы. Я не могу отнестись к вам пренебрежительно, Эмми. Вы великолепная девушка и заслуживаете только лучшего. Давайте оставим ваш багаж в пансионе. Не бог весть что, но мне пообещали, что о вас там позаботятся. Флотский лейтенант с соседней койки сказал мне, что там останавливается его жена.

— Я уверена, что все будет хорошо. Мы же спим вдвенадцатером в одной комнате на жутких койках, которые скрипят и кряхтят, когда кто-нибудь поворачивается. Уверена, что я буду чувствовать себя как в раю.

Он хотел взять ее чемодан, но она остановила:

— Не надо, я справлюсь.

Он нахмурился:

— Эмили, мне разрешили управлять аэропланом. Уверяю вас, я способен донести маленький чемоданчик.

Они двинулись в путь. Робби подхватил ее под руку. Она слегка улыбнулась ему. Он все еще шагал немного неуклюже, но очень старался идти ровно. Подойдя к гавани, они увидели рыбацкие лодки, которые качались на волнах. Вдали спускались к воде зеленые поля. От дальнего берега отошел паром и двинулся к ним. Зрелище казалось таким мирным, как будто никакой войны не существовало.

— Вот мы и пришли. — Робби подвел ее к дому у самой воды. По фронтону шла надпись «Приморский пансион».

— Я тут все проверил. Ничего особенного, но чисто.

Хозяйка улыбалась Эмили.

— Вы местная? Он сказал, что вы из Девоншира.

— Да. Я из-под Торки.

— Вот и чудненько. У меня сестра там же живет. А вот этот молодой человек родом из Австралии. Оставил родину и сражается за нас. Как по мне, то это благородно. Давайте я вам комнату покажу.

Они поднялись по крутой узкой лестнице. Хозяйка двигалась удивительно расторопно для такой крупной женщины. Она открыла дверь в крошечную комнату, в которой не было ничего, кроме узкой кровати, комода с зеркалом и умывальника. Как и сказал Робби, — ничего особенного, но чисто.

— Ванная дальше по коридору, — пояснила хозяйка. — Завтрак в восемь. Чаю можете выпить, когда угодно. Дверь я запираю в десять.

Они поблагодарили ее. Эмили оставила чемодан и спустилась вниз вместе с Робби.

— Вы, наверное, голодная, — сказал он. — Я думал, что мы перекусим и сходим в кино. Устроим настоящее свидание.

— Чудесно, — улыбнулась она, — я так редко хожу в кино. Будет очень интересно.

— Я спросил у вашей хозяйки, где можно поесть, и она рассказала мне, где тут подают лучшую рыбу с жареной картошкой. Я знаю, что вы к такому не привыкли, но ведь идет война. Почти все кафе закрыты, а в открытых подают жуткую дрянь.

— Робби, — засмеялась Эмили, — вы вообще представляете, к чему я привыкла за последние дни? К огромному ломтю хлеба с сыром и маринованным овощам на обед и к овощному рагу на ужин. Так я живу. Рыба с жареной картошкой — это прекрасное угощение.

Кафе располагалось у самых доков, над водой. Последние лучи солнца окрасили воду в нежно-розовый цвет. Внутри кафе было простенькое, но на столах лежали красно-белые клетчатые скатерти и стояли вазочки с цветами. Эмили и Робби сели у окна, друг напротив друга. Им принесли две большие кружки чая, а потом две огромные тарелки с треской и жареной картошкой. И еще одну тарелку с хлебом и маслом.

— Ничего себе, — заметил Робби, — я столько еды разом только дома видел. А уж рыбу вообще мало ел. У меня на родине нет никакой рыбы.

— Для меня это тоже новое блюдо. — Эмили положила в рот ломтик картошки.

— Вы о чем? Вы же здесь живете и можете постоянно это есть.

— Я не помню, когда последний раз ела такую рыбу. В Корнуолле, на каникулах, когда была совсем маленькая. Моя мама не одобряет такую еду. Она для рабочего класса.

— Да уж, это не лососевый терьер, — усмехнулся он.

— Террин, и вы прекрасно это знаете. — Она со смехом хлопнула его по руке.

Он смотрел ей в глаза, и от этого взгляда у нее по спине пробегала дрожь.

— Расскажите, что вы делали, пока сидели дома?

— Сходила с ума. Я вернулась из школы, когда стало известно о смерти Фредди, и шесть месяцев мы носили траур. Черные платья, никаких визитов, никакой музыки, ничего. Так глупо! Фредди тоже бы решил, что это бессмысленно. Как будто траур мог его вернуть.

— А потом?

— Я очень долго переживала его смерть, гораздо дольше, чем думала. Наверное, это был шок или депрессия, не знаю. У меня не было ничего, к чему меня готовили после школы, — ни балов, ни вечеринок, ни молодых людей.

— Что же, вы до меня не встречались с парнями?

Эмили залилась краской:

— Был один юноша… друг Фредди по Оксфорду. Работал клерком у моего отца. Он был очень красивым. Похож на вас. Несколько раз он у нас гостил.

— Как его звали?

— Звали? — Она засмеялась. — Себастьян. Напыщенное имя высшего общества.