— …и они, по-видимому, решили нагрянуть в Корнуолл как можно скорее, чтобы отпраздновать.

По-моему, это идея тети Августы. Ради торжества готова на что угодно.

— Тети Августы? О чем это ты, Томми? — переспросила Хелен, прежде чем сообразила, что пока она измышляла какой-нибудь правдоподобный предлог для отказа, он говорил об их помолвке. — Прости, дорогой, — промолвила она. — Я на минутку отвлеклась. Думала о твоей матери.

Она налила воды в заварочный чайник, энергично в нем помешала и направилась к холодильнику, в котором стала искать молоко.

Томми молчал, пока она собирала все для чая на деревянном подносе. Потом взяла поднос со словами:

— Давай сядем в гостиной, дорогой. Боюсь, у меня кончился «лапсанг сушонг». Тебе придется удовольствоваться «эрл греем».

Тут он отозвался:

— Что с тобой, Хелен?

Черт, подумала она, а вслух переспросила:

— Со мной?

— Не надо, — сказал Томми. — Я не дурак. Тебя что-то тревожит?

Хелен вздохнула, подменяя правду правдой.

— Это нервы, — ответила она. — Извини. — И подумала: «Не давай ему больше задавать вопросы». И, чтобы удержать его от расспросов, сказала: — Это связано с переменой в отношениях между нами. Наконец-то все решено. И я все думаю, сложится ли наша совместная жизнь.

— Боишься выходить за меня замуж?

— Боюсь? Нет. — Она улыбнулась ему. — Нисколько. Да еще и ноги болят. О чем я думала, когда покупала эти туфли, Томми? Цвет лесной зелени, идеально сочетаются с костюмом и — сущее мучение. К двум часам я уже не чуяла ног. Разотрешь мне ступни, ладно, Томми? И расскажи, как прошел день.

Отвлечь его не удалось. Хелен поняла это по изучающему взгляду Линли. От этой инспекторской инспекции ей не спастись. Она быстро отвернулась и пошла в гостиную. Стала разливать чай, спросила, завершил ли он дело Флеминга, которое последние несколько недель отнимало у него так много времени. Томми не спешил присоединиться к ней, а когда появился в комнате, то направился не к своей чашке чая, которую Хелен поставила рядом со своей, а к торшеру. Включил его, потом лампу на столике у дивана, потом другую — у кресла и не успокоился до тех пор, пока не рассеялись все тени.

Он подошел к Хелен, но не сел рядом, а выбрал кресло, с которого мог с легкостью за ней наблюдать. Этим Томми и занялся, когда она взяла чашку и сделала глоток.

Хелен знала, что он станет доискиваться правды, скажет: «Что же на самом деле происходит, Хелен? Только прошу тебя, не надо мне лгать, потому что я всегда вижу, когда мне лгут, после стольких-то лет разоблачения лжецов самой высокой пробы. Мне бы не хотелось думать, что моя избранница принадлежит к их числу. Поэтому, если ты не против, давай проясним все сейчас, потому что у меня зародились сомнения относительно тебя и нас обоих, пока эти сомнения не будет рассеяны, не представляю, как мы сможем двигаться дальше вместе».

Но он сказал нечто совершенно другое, спокойно сцепив между коленей руки, не прикоснувшись к чаю серьезно, с серьезным лицом и таким голосом… Неуверенным, что ли?

— Я знаю, что иногда я слишком форсирую, Хелен. Единственным оправданием мне служит только то что мне всегда хотелось ускорить наше сближение. Я как будто думаю, что у нас не так уж много времени, и нам нужно все уладить сейчас. Сегодня. Этим вечером. Немедленно. В отношении тебя у меня всегда такое чувство.

Хелен поставила чашку на стол.

— Форсируешь? Я не понимаю.

— Мне следовало позвонить тебе и предупредить, что я буду ждать тебя дома. Я не додумался. — Он отвел взгляд от ее лица, посмотрел на свои руки. Решив, похоже, перейти на более легкий тон, сказал: — Послушай, дорогая, ничего страшного, если сегодня ты… — Поднял голову. Глубоко вздохнул. Чертыхнулся и как в омут бросился: — Хелен. Ты предпочла бы сегодня остаться одна?

Со своего места на диване она смотрела на него, чувствуя, как тает в прямом и переносном смысле. Ощущение было такое, словно проваливаешься в зыбучий песок, и в то время как натура Хелен требовала, чтобы она что-то предприняла и выбралась, сердце говорило, что она не в состоянии это сделать. Она давно уже не реагировала на те качества Томми, которые побуждали других считать его завидной добычей на брачном рынке. Она, в общем-то, была равнодушна к его красоте. Его богатство ее не интересовало. Его страстность иногда утомляла. Его любовный пыл тешил самолюбие, но она видела, как в прошлом Томми расточал его направо-налево, и не питала особых иллюзий насчет его постоянства. И хотя его интеллект впечатлял, Хелен знала других мужчин, столь же умных и одаренных, как Томми. Но это… Хелен не обладала оружием для отражения такой атаки. Ее, выросшую в мире, где слабость не в чести, мужская уязвимость превращала в воск. Она подошла к креслу Томми и опустилась рядом с ним на колени. Посмотрела в лицо жениху.

— Меньше всего, — тихо проговорила она, — я бы хотела остаться одна.

На этот раз ее разбудил свет. Он настолько слепил глаза, что Шарлотта решила — это Святая Троица изливает на нее свою благодать. Она вспомнила, как сестра Агнетис объясняла им, что такое Троица, во время урока Закона Божьего в школе Св. Бернадетты. Она нарисовала треугольник, написав у его углов «Отец», «Сын» и «Святой Дух», а затем с помощью особого золотисто-желтого мела изобразила огромные лучи, исходящие от сторон треугольника. Только это были не лучи, объяснила сестра Агнетис. Они означали Благодать. Благодать — это такое идеальное состояние, в котором ты должен пребывать, чтобы попасть на Небеса.

Лотти заморгала от белого сияния. Это точно Святая Троица, подумала она, потому что свет, покачиваясь, плыл по воздуху, как Бог. И из него исходил голос, совсем как из Неопалимой Купины обращенный к Моисею Божий глас.

— Вот, возьми. Поешь.

Сияние опустилось ниже. Появилась рука. Рядом с головой Шарлотты звякнула жестяная миска. Затем световой шар со стуком приземлился с ней рядом и зашипел, как выходящий из шины воздух. Девочка отпрянула от его жара. Она отстранилась достаточно далеко, чтобы различить, что над огнем есть шляпка, а под ним подставка. Фонарь, сообразила Шарлотта. А вовсе не Троица. Значит, она все еще жива.

В световой круг вошла фигура в черном, искаженная, как в кривом зеркале. Шевеля совершенно пересохшими губами, девочка сказала:

— Где мои очки? У меня нет очков. Я должна получить свои очки. Без них я плохо вижу.

— Они не нужны тебе в темноте, — сказал человек.

— Я не в темноте. Вы принесли свет. Так что отдайте мне мои очки. Мне нужны очки. Я пожалуюсь, если вы их не отдадите. Обязательно.

— Ты получишь очки в свое время.

С клацаньем он поставил что-то на пол. Высокое и цилиндрическое. Красное. Термос, подумала Лотти. Он открутил крышку и налил жидкость в миску. Ароматную. Горячую. У Лотти заурчало в животе.

— Где моя мама? — требовательно спросила она. — Вы сказали, что она в убежище. Сказали, что везете меня к ней. Вы сказали. Но это не убежище. Так где же она? Где она?