Эти мысли приходили мне в голову, когда мы шли по перекопанному Амстердаму. Я подумал, какие разные представления об идеальном мире должны быть у приказчика сырного магазина, королевы Нидерландов, у грустного пейсатого еврея, прильнувшего к гранильному станку, да даже, наконец, у этого психа с голой, покрытой гусиной кожей задницей! И если бы какой-то высшей силе вздумалось в один прекрасный миг воплотить все эти идеалы в жизнь, это и стало бы концом мира.

Наконец мы добрались до автомобильной стоянки. Машина была в целости и сохранности, и нам пора уже было ехать в Амерсфорт — как и в Гауде, надо было успеть до семи вечера. Правда, в запасе было еще часа два с половиной, поэтому Альберт предложил заехать в Наарден — небольшой старинный городок, выстроенный вокруг средневековой крепости. Это тихий и замечательно гармоничный город с узкими мощеными улицами и тщательно оберегаемыми старинными домами. Никаких новостроек в центре нет, на центральной площади, как всегда, церковь пятнадцатого века — Альберт говорит, что если церковь выстроена позже, чем в шестнадцатом веке, это уже не город, а деревня.

Ему вдруг пришла в голову мальчишеская идея выпить холодной кока-колы. Мы сидели на террасе крошечного ресторанчика и, жмурясь на яркое весеннее солнце, потягивали ледяную коку. Думать ни о чем не хотелось — оказывается, эта сонная площадь, солнце и холодное питье было именно тем, что нам нужно после суетливого и шумного Амстердама.

Кинув последний взгляд на массивные крепостные стены, мы пошли к машине. Пакет с лимбургским сыром, прикасаясь к ноге, буквально обжигал кожу.

По дороге мы попали в получасовую пробку, но все же добрались до гостиницы вовремя.

Занеся вещи в номер, я бросился к заветному свертку. Развернул фольгу и понял, что не обманулся в своих ожиданиях — запах был такой, как будто развязали мешок с портянками батальона солдат после трехдневного марш-броска в джунглях. Я положил ломтик в рот и закрыл глаза. Ах, какой ты… нежнейший, с мягкой оранжево-золотистой корочкой, тающий во рту, слабосоленый и в то же время острый, с тонкой ореховой горчинкой… Соткан, как кто-то сказал, из младенческих вздохов, не более того…

И ведь, наверное, не я один клюнул на волшебный пушкинский эпитет. Не может быть, что никого на задел образ этого славного живого сырка, добродушно косящегося на не тленный страсбургский пирог — что это ты у нас такой нетленный? Я, например, очень даже тленный, носом потяните, но я же — живой…

Будь это в наше время, лимбургские сыроделы должны были бы на руках носить Александра Сергеевича за такую рекламу.

Но я могу смело сказать, что мое сознание отравлено навсегда, и мир никогда не будет таким, каким он был до того, как я попробовал лимбургский сыр.

Накануне вечером, после лимбургского сыра, традиционной рюмки водки и бутылочки «Грольша», Альберт осторожно предложил поехать в Утрехт на поезде.

— Ты же видел, в какую пробку мы сегодня угодили, — сказал он. — А опоздать было бы невежливо.

Для Альберта Утрехт — город его студенческой молодости и участия в группе Сопротивления, спасавшей евреев от нацистов. Накануне Альберт позвонил своему товарищу по Сопротивлению Яну М., который еще за два месяца до этого выразил желание быть нашим гидом в Утрехте.

Я убедил Альберта, что, если выехать с хорошим запасом, мы не опоздаем, а после насыщенного дня будет совсем неплохо, если машина подвезет нас прямо к двери отеля.

Мы выехали за час с лишним (расстояние между Амерсфортом и Утрехтом не больше тридцати километров) и в самом деле попали в небольшую пробку. На подъезде к Утрехту небо потемнело, в тучах запрыгали молнии, и полил проливной дождь, к счастью, быстро утихший.

Как бы то ни было, за полчаса до назначенного срока мы уже были на вокзале в Утрехте — у статуи так называемой голой леди. Это небольшая, грязноватая мраморная скульптура, изображающая некую музу, держащую над головой колесо с крыльями, — надо думать, музу железной дороги.

Эта голая леди была еще в тридцатые годы подарена то ли железной дорогой профсоюзам, то ли профсоюзами железной дороге. Чтобы быть до конца честным, признаюсь, что «профсоюзы» и «железная дорога» — единственные слова, которые я опознал в довольно длинной надписи по-голландски, а задавать лишних вопросов не хотелось, поскольку эти сведения, как говорят в американских судах, «irrelevant» — для рассматриваемого дела значения не имеют. Происхождение скульптуры и ее художественные достоинства и в самом деле не имеют значения, но, как оказалось, в годы войны голая леди играла довольно важную роль — это было условленное место встреч участников Сопротивления. Если существовала опасность слежки, надо было насвистеть первые такты третьего соль-мажорного скрипичного концерта Моцарта, из чего мы делаем вывод, что культурный уровень сопротивляющихся был довольно высок.

Встреча была назначена на десять. Мы погуляли немного по гигантскому новому вокзалу, представляющему собой нескончаемую галерею магазинов и кафе, и вернулись к нашей голышке. Ян М. еще не появился. Не появился он и в десять минут одиннадцатого, и в пятнадцать. На Альберта было жалко смотреть — он, как уже было сказано, отнесся к своим обязанностям организатора поездки крайне серьезно. Он дважды сбегал в туалет, предлагал выпить кофе, поесть, покурить — любыми средствами пытался скрасить непредвиденную задержку.

Наконец, в двадцать минут одиннадцатого, я заметил приближающегося к нам седого элегантного господина небольшого роста, соответствующего данному Альбертом словесному портрету. Это и в самом деле оказался Ян.

— Поезд опоздал, но я пришел вовремя, — сказал он с нажимом и поглядел на всех нас по очереди… не пронзительным, а я бы сказал — интенсивным взглядом, проверяя, какое впечатление произвела эта дикая фраза.

Я хотел было углубиться в анализ причин и следствий опоздания поезда, но Ян, не давая опомниться, повел нас в буфет, где мы выпили кофе и съели по какой-то, как говорят, выпечке, оказавшейся на поверку слоеным пирожком с мясом — точь-в-точь как когда-то продавали на советских вокзалах по пятнадцать копеек. Я подозреваю, что это какой-то специальный вокзальный рецепт. Надо сказать, что кофе, где бы мы его ни пили, всегда был превосходный — крепкий, душистый, только что сваренный.

По дороге к главной туристской достопримечательности Утрехта — собору — мы зашли в какой-то уютный дворик, и Ян сообщил, что вот именно в этом доме почти шестьдесят лет назад он и познакомился с Альбертом. Дом как дом — дверь, как и везде в Голландии, глубокого черного цвета, в обрамлении светло-серого портала и кремовых наличников. Вообще в Голландии цвета фасадов отличаются от шведских — если в Швеции преобладают абрикосовые и зеленоватые оттенки, то в Голландии фасады главным образом цвета очень и не очень крепкого чая и необработанного янтаря, иногда сероватые, а оконные рамы не обязательно белые. Любопытно, что окна в Голландии, как правило, намного больше, чем, скажем, в Германии, — те, похоже, строили дома с задней мыслью, что окна, скорее всего, придется использовать в качестве бойниц.