Но Моррисон не мог не признать, что сейчас от Пола больше толку, чем от него самого. У Моррисона ушли часы или, пожалуй, нежели, а Пол сходу просек, что Луиза не в порядке. Леота заманила ее на кухню стаканом молока, а Пол в одиночку замышлял заговор в гостиной.

— Она совершенно чокнутая. Ей надо в психушку. Мы ей с этим ее кругом подыграем, а внизу схватим и затолкаем в мою машину. Давно это с ней?

Моррисону совсем не понравился такой разговор — “схватим”, “затолкаем”.

— Она не ездит в машине, — сказал он.

— Черт, — сказал Пол. — Переться пешком в такую погоду? Это же далеко. Если надо, применим силу. — Они выпили по пиву, а потом Пол объявил, что пора, они прошли на кухню, и Пол аккуратно сказал Луизе, что пора ехать.

— Куда? — спросила Луиза.

Она смотрела то на Пола, то на Моррисона, и, кажется, что-то подозревала. Стыд сочился из глаз Моррисона; он отвернулся.

— Мы поедем за ребенком, — сказал Пол. — Чтобы замкнуть круг.

Луиза посмотрела странно:

— Какой ребенок? Какой круг? — Она его проверяла.

— Ну, ты меня понимаешь, — убеждал Пол. Луиза поставила на стол почти нетронутый стакан молока и сказала, что готова.

Возле машины она заупрямилась:

— Нет, — сказала она и уперлась ногами в снег. — Я не сяду в машину.

Пол схватил ее за руку и сказал, примирительно, но с угрозой:

— Так, будь хорошей девочкой.

Луиза вырвалась и побежала по улице, спотыкаясь и поскальзываясь. У Моррисона не хватило духу ее догонять, он и так чувствовал себя предателем. Он тупо смотрел, как Дэйв с Полом бегут за ней, как они хватают ее и тащат к машине: а она брыкалась и пиналась в своей шубе, словно ее запихнули в мешок. В воздух поднимались белые столбики морозного дыхания.

— Открывай заднюю дверь, Моррисон, — по-сержантски рявкнул Пол и глянул презрительно: мол, больше ты ни на что не годен. Моррисон подчинился, Луизу затолкали в машину — Дэйв держал ее примерно за шкирку, а Пол за ноги. Странно, но Луиза не особо сопротивлялась. Моррисон сел с одного боку, Дейв с другого. Под конец неспешно явилась Леота и устроилась на переднем сиденье. Когда машина тронулась, она обернулась к Луизе и лицемерно, утешительно закурлыкала.

— Куда вы меня везете? — шепнула Луиза Моррисону. — В больницу, да? — Она чуть ли не хотела этого, чтобы они позаботились о ней. Она прильнула к Моррисону, касаясь его бедром; он старался не отодвигаться.

На окраине она снова зашептала:

— Это глупо, Моррисон. Они глупо себя ведут, скажи? На светофоре открой дверь — мы выпрыгнем и убежим. Ко мне домой.

Моррисон вымученно улыбнулся, но хотел было согласиться. Он ничем не мог ей помочь, да и ответственности такой не желал, однако страшно представить, что с ней будет дальше. Он чувствовал себя членом расстрельной группы: не по собственному выбору, а по долгу, его нельзя винить.

Ледяной туман рассеялся, и день посерел, поголубел: они ехали на восток, удаляясь от солнца. Психиатрическая клиника была за городом, к ней вела извилистая унылая подъездная дорога. Прилепленные друг к другу несуразные корпуса — как в университете: такое же безвкусное дробление пространства, те же потуги на современность. Государственные учреждения, подумал Моррисон; наверное, их проектировал один и тот же архитектор.

Они провели безучастную Луизу в приемное отделение за стеклянной панелью, украшенное рождественскими бумажными колокольчиками-недоделками, красными и зелеными. Луиза стояла смирно, со снисходительной и ироничной улыбкой вслушиваясь в разговор Пола с медсестрой. Когда появился молодой интерн, она сказала:

— Я хочу извиниться за моих друзей — они выпили и пытаются меня разыграть.

Интерн вопросительно нахмурился. Пол рассвирепел и поведал про Луизины теории насчет круга и полярностей. Но она все отрицала и сказала интерну, что нужно вызвать полицию: шутка шуткой, но это злоупотребление общественной собственностью.

Пол воззвал к Моррисону: он ведь ее близкий друг.

— Ну… — уклончиво начал Моррисон, — она действительно вела себя странновато, но, может, не настолько, чтобы… — Взгляд его блуждал по якобы модерновой комнате, а дальше неведомо куда уходили коридоры, и кто-то безмолвный бродил там, шаркая ногами.

Луиза держалась так достойно, так сдержанно, она почти убедила интерна, но увидев, что близка к победе, дала слабину. Игриво толкнув Пола в грудь, она сказала:

— Такие, как ты, нам тут не нужны. Мы не примем тебя в наш круг. — Повернулась к интерну и сказала строго: — Мне пора. У меня, знаете ли, полно важной работы. Я пытаюсь предотвратить гражданскую войну.

Ее оформили, забрали ценные веши и заперли их в сейф (“Чтобы пациенты не украли”, - объяснила медсестра), ключи от квартиры Луиза попросила отдать Моррисону. Потом два интерна увели ее по коридору. Луиза не плакала. Ни с кем не попрощалась, лишь кивнула Моррисону гордо и холодно.

— Принеси мне мой блокнот, — сказала она с подчеркнуто британским акцентом. — Черный блокнот, он мне понадобится. Он у меня на столе. И еще нижнее белье. Пусть Леота поможет.

Моррисон, раскаиваясь и угрызаясь, пообещал, что навестит ее.

Они вернулись в город, завезли Дэйва Джеймисона домой, потом втроем заказали в кафе пиццу и колу. Пол с Леотой были на редкость дружелюбны: им хотелось подробностей. Они наклонялись к нему через стол, спрашивали, допытывались — какое удовольствие. И он подумал, что для них это — самое большое развлечение из доступных в городе.

Потом они пошли в подвальную квартирку Луизы, чтобы собрать осколки ее жизни, которые она просила ей оставить. Леота неприлично долго рылась в ящиках Луизы, собирала для нее нижнее белье (как ни странно, в оборках и рюшах, в основном фиолетовое и черное). Моррисон с Полом пытались понять, какой из черных блокнотов ей нужен. На столе их было штук восемь или девять: Пол, несмотря на слабые протесты Моррисона, листал их и читал вслух отрывки: записи про полярности и круг появились с полгода назад, когда Моррисон еще не знал Луизу.

В записных книжках, собирая вполне нормальные афоризмы и короткие стихи, Луиза пыталась создать свой собственный мир, который уже не назовешь нормальным; хотя, размышлял Моррисон, вся разница в том, что Луиза принимала за реальность то, что другие договорились считать метафорой. Вперемешку с афоризмами были маленькие зарисовки, диаграммы, цитаты из английских поэтов и длинные описания Луизиных университетских знакомых.

— А вот про тебя, Моррисон, — хмыкнул Пол. — “Моррисон — незрелая личность. Его следует сформировать: он отказывается признавать, что его тело — элемент его сознания. Его можно принять в круг, только если он откажется от роли частного и захочет слиться с целым”. Господи, она не в себе уже несколько месяцев.

Они насиловали ее, против ее воли вторгались в ее частную жизнь.