Взглянув на фото, Нелли поняла, что сегодня вечером она совершила большую ошибку, позволив себе несколько больше бесстыдства с Готье, чем она обычно позволяла себе на людях. Но все же на снимках они только целуются и не больше, а это значит, что она найдет способ вернуть доверие Спенсера.

– Хорошо, я не должна была этого делать. Прости меня. Больше это никогда не повторится. Ты мне веришь? – Нелли с беспокойством заглянула в глаза мужу.

Вместо ответа Спенсер вырвал свой телефон из рук Нелли и молча лег в постель, отвернувшись от жены, всей своей позой выражая полное к ней презрение.

Нелли тоже легла, закрыла глаза, но сон не шел. Она думала о том, что все еще у них наладится, когда Спенсер немного успокоится и с головой окунется в работу. По опыту Нелли знала, что для ее мужа это лучшее лекарство от любой раны, даже от такой сильной, как сердечная боль, причиненная любимой женой. В том, что она для Спенсера оставалась любимой, Нелли нисколько не сомневалась, а значит, не сомневалась и в том, что она найдет способ уладить возникшее недоразумение. Главное, чтобы Готье не выкинул что-нибудь непредсказуемое и неожиданное.

Томи не спала уже вторую ночь. Ее мальчик, ее единственный сын заболел. И хотя он уже совсем взрослый: через месяц ему исполнится одиннадцать лет, – Томи волнуется и переживает о нем так, как если бы он был все еще младенцем. У индейцев мальчики в этом возрасте уже воины, но Томи стала уже забывать обычаи своих предков. Живя столько лет среди испанцев, она, как губка, впитывала в себя традиции этого народа. Ведь ее муж был испанец, и Томи вынуждена была если не быть по крови, то хотя бы казаться испанкой. Так подсказывала ей ее женская природа. Она должна стать для своего мужа своей, а не далекой чужеземкой, которой он очаровался по молодости лет и которую так же легко забыть потом, когда прошло и померкло очарование ее молодости. Сейчас Томи уже не та красавица, которую полюбил Диего Родригес и назвал своей женой. Она все еще привлекательна, но в глазах уже нет того блеска, за который когда-то ее полюбил Диего, да и в прядях ее густых волос все чаще и чаще стала проскальзывать седина. Может, поэтому ее Диего стал часто пропадать из дома. Пока его отлучки были всего на несколько дней, Томи еще как-то мирилась с его отсутствием. Но теперь Диего отправился в Испанию. Его корабль покинул порт несколько месяцев назад, и когда он вернется обратно, неизвестно. Может пройти год или два, прежде чем она снова обнимет своего мужа. И вообще, обнимет ли? Иногда Томи казалось, что Диего просто сбежал от нее и она уже никогда не увидит его.

Томи держалась, как могла, только иногда по ночам позволяла себе немного поплакать в подушку. Она не хотела, чтобы ее слезы видел их с Диего сын Даниэль. Томи готова была на все, чтобы сын как можно дольше не знал печали в этом мире. Но, как она ни старалась, уберечь все-таки его не смогла. На днях Даниэль отправился с приятелями в горы и потерялся там. Сутки он блуждал по горам, но все-таки сумел найти дорогу домой. Вернулся голодный и продрогший. Ведь в горах ночью очень холодно. Томи чуть с ума не сошла, пока он не нашелся. Она так радовалась, что Даниэль вернулся. Но радость ее омрачилась уже на следующий день после его возвращения домой. Даниэль тяжело заболел. Эта ночь в горах не прошла даром. У Даниэля поднялся сильнейший жар. Его лихорадило и бил озноб, кости ломило, а в теле он испытывал такую слабость, что не мог держаться на ногах. Томи позвала врача, своего старого надежного друга Хосе.

Хосе Гарсиа, старый испанец, прибывший вместе с конкистадорами в Мексику, свято выполнял свой медицинский долг. Это он одиннадцать лет назад принял роды у Томи, и это к нему потом она обращалась при разных недомоганиях своих и ребенка. Постепенно они сблизились, как сближаются два одиночества, и стали друзьями. Хосе Гарсиа был человек нелюдимый и держался обособленно даже среди своих, а Томи как ни старалась стать своей среди испанцев, но ею так и не сделалась. Это она понимала отчетливо. Даже с Диего у нее не сложилось такой душевной близости, о которой она мечтала. В глубине души она по-прежнему оставалась дочерью своего народа и с горечью сознавала, что испанки из нее не получилось, да уже и не получится.

Хосе внимательно осмотрел Даниэля и порекомендовал обильное питье и согревающие компрессы. Он успокоил Томи, пообещав, что через неделю ее сын будет совершенно здоров.

– Спасибо, Хосе, – горячо поблагодарила Томи врача. – Не знаю, что бы я делала без тебя.

– Как и я без тебя. – Хосе грустно улыбнулся. – Если бы не ты, Томи, я бы уже давно покинул эту землю и отправился к родным берегам. Ты и моя любовь к тебе – это единственное, что еще удерживает меня здесь.

Томи опустила ресницы. Легкий румянец окрасил ее смуглые щеки. Она, как и любая женщина, давно чувствовала, что Хосе неравнодушен к ней, но еще никогда он не осмеливался заговорить с ней о своих чувствах так откровенно. Она представила вдруг, что это не Диего, а Хосе отправился на большом корабле в Испанию и что он никогда уже не вернется оттуда. Она так явно себе это представила, что сердце ее вдруг сжалось от боли.

– Нет! – вырвался крик из ее груди. – Обещай, что ты не сделаешь этого. Никогда! – Томи бросилась к Хосе и прижалась к его груди. Она вцепилась в него руками как в последнюю надежду, словно старалась удержать его этим жестом. – Обещай мне, что ты не покинешь меня.

В этот момент что-то стукнуло у Томи за спиной. Она стремительно обернулась и увидела в дверях сына. Он стоял и смотрел на нее и Хосе полным осуждения взглядом. Томи медленно разжала объятия и отстранилась от Хосе.

– Сыночек, зачем ты встал? Тебе нельзя этого делать, ты еще очень слаб. – Томи бросилась к Даниэлю, но он не позволил ей приблизиться к себе.

Звук захлопнувшейся перед ее носом двери прозвучал как пощечина. Томи растерянно обернулась к Хосе.

– Уходи, – прошептала она помертвевшими губами.

Сгорбившись, Хосе повиновался. Когда он ушел, Томи закрыла лицо ладонями и беззвучно зарыдала.

Готье лежал в своем номере на неразобранной кровати прямо в одежде. Свет он не включал не по причине того, что тот мог помешать заснуть ему, а просто оттого, что он не давал ему возможности сосредоточиться на мыслях, которые одолевали его. В правой руке он держал сигарету, а левой придерживал пепельницу, которая расположилась на его груди. Периодически он сбрасывал пепел в пепельницу, не замечая, что тот часто летит мимо и оседает прямо на рубашке. Но что ему было до какого-то там пепла и до того, что новая рубашка может быть окончательно испорчена одной из искр, неудачно упавших мимо пепельницы, когда он снова и снова, как наяву, переживал события того памятного дня…

Каждое лето маленького Жана родители отправляли на лето в Нормандию к матери его отца. Бабушка Жана была женщиной строгой и нелюдимой, жившей замкнуто и одиноко. С тех пор как она похоронила своего мужа, ни одна живая душа не была допущена в ее дом, в котором она проводила долгие дни и ночи, полные тоски по ушедшему горячо любимому ею супругу. Даже своего сына, отца Жана, она не любила так сильно, как мужа. Она ревностно сохраняла память об ушедшем супруге в глубине сердца, не желая ни с кем делиться даже маленькой частицей своей боли. Она настолько замкнулась в своем горе, так пестовала его и лелеяла, что отец Жана всерьез опасался за душевное здоровье своей матери. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не рождение внука. Маленький Жан на удивление сильно был похож на своего деда, он был просто его точной копией. Увидев внука, бабушка оттаяла и посчитала, что судьба сжалилась над ней и послала под конец жизни утешение в виде маленького Жана. Она настояла на том, чтобы родители оставляли внука на целое лето с ней, и находила в общении с ребенком новые силы для своей дальнейшей жизни. Таким образом Жану удалось вернуть к жизни уже почти заживо похоронившую себя бабку.