Они все так же сидели в шезлонгах и предавались воспоминаниям. Олег Станиславович говорил тихо, а Юлия только хмурилась. По лицам Глазов понял, что разговор не о любви, и вздохнул с облегчением. А она даже обрадовалась, когда увидела, что Дмитрий возвращается.

— Где ты был, Митя?

— Гулял, — буркнул он. Олег Станиславович все так же внимательно соединил его и Юлию взглядом.

— Я что сказать тебе хотел… — начал он, глядя на Дмитрия.

Но в это время с той стороны, где Глазов оставил двух плечистых парней греться на солнышке, раздался молодой задорный смех. Сад ожил, по бассейну, казалось, прошла волна. Дмитрий обернулся и увидел, как высокая деваха в шортах и майке, открывающей голый пупок, перемещается по дорожке со стремительностью торпеды, обнаружившей цель. Атака! Огненные волосы не справлялись с такой скоростью и летели по воздуху далеко позади. Деваха даже босоножки сняла, и они болтались в ее руке, со свистом рассекая воздух кожаными ремешками.

— Зайчонок, ты где?! Я здесь, твоя киска! «Зайчонок» сразу поджался и втянул живот. Дмитрий закашлялся от смеха, глядя, как Олег Станиславович старается принять достойный вид и поспешно отодвигается от Юлии. У всех есть маленькие слабости. Олегу Станиславовичу не повезло в том, что его «слабость» была росточком под метр девяносто, а голос ее по силе и тембру напоминал вахтершу в женском общежитии. Дмитрий с удовольствием оглядывал роскошное тело «киски». Видать, «киска» цепко держала «зайчонка» в своих руках.

— Маруся, а я здесь с Юленькой и ее другом, — Олег Станиславович выделил слово «друг» со значением. Мы, мол, здесь втроем. Это не моя женщина. Глазов хотел было представиться шофером назло ему, но сдержался и промолчал. Уж больно ему понравилась Маруся. Или киска, как она себя представляла. Великолепнейшая особь! Как там хозяин недавно про минное поле философствовал? Эта мина рванет так рванет!

— Мы поедем, наверное, — тут же поднялась Юлия.

— Сидите-сидите, — зловеще сказала Маруся. — Зайчонок, что ж ты мне ничего не сказал? Я с утра в парикмахерскую, а у тебя гости.

— Да неожиданно все как-то получилось… Не сердись.

Провожать гостей Олег Станиславович не пошел. Он остался в саду, наедине со своей киской. Глазов внимательно присматривался к Юлии, пытаясь понять, разочарована она или нет. Во всяком случае, никакой поддержки у Олега Станиславовича не будет. Там воцарилась Маруся, и любое покушение на свое королевство она не потерпит.

— О чем вы без меня разговаривали? — не выдержал он в машине.

— Тебе-то что?

— А мне неприятно смотреть, как бывшие любовники друг друга облизывают. Я тебе не зеркало, чтобы передо мной прическу поправлять.

Она посмотрела удивленно:

— Кто тебе сказал, что мы были любовниками?

— Да об этом вся его прислуга болтает!

— А ты сидел и слушал? Да?

— А мне было интересно. Значит, ты мужу изменяла?

— А ты хам. С виду тихий такой.

— Серый, да? Незаметный? Безобидный? Тупой? Ну? Давай, давай. С прислугой можно не церемониться.

— Хам, — повторила она.

— Думаешь, я не понял, почему он все мне рассказал? Как же: Юленька попросила, солнышко. Во имя прежней любви. Жаркая была страсть? А?

Она его, конечно, ударила по щеке, но как-то вяло. Неинтересно. Без огонька.

— Темперамента тебе не хватает, солнышко, — съехидничал, не удержавшись, Глазов.

— Я тебе плачу деньги не за твои комментарии, — спокойно сказала Юлия. — Иногда ты понимаешь это, иногда не понимаешь совершенно. Я не знаю, как себя с тобой вести. Определись.

Глазов теперь и сам себя не понимал. Какая муха его укусила? Устраивать сцену ревности чужой женщине! Фу ты, глупость! И почему чужой? Она ничья женщина. Ничья.

— Извини, — он машинально хлопнул по карману рубашки, где всегда была пачка сигарет. Впервые пожалел, что не курит. Да и пачки никакой не было, осталась у братвы. Глазов мысленно переключился на работу. Завтра надо было ехать в Люберцы и поговорить с матерью того парня, которого похоронили вместо писателя.

— Что ты теперь делать собираешься? — тихо спросила Юлия. — Олег сказал, что Акима Шевалье убили. Не здесь, но убили. Я же тебе говорила, что он мертв.

— Для начала куплю я его последнюю книгу и прочитаю. Завтра пропущу день, не возражаешь?

— Какой день? — не поняла она.

— Я к тебе не приеду.

— Как я буду переживать! — фыркнула Юлия. А как он будет переживать! Что ничего у них не выйдет. Хотя… Вчера она рыдала у него на груди, сегодня бьет по щеке. Это не рабочие отношения.

Дмитрий задумался, глядя на дорогу. Надо переключиться. Итак, жил-был писатель Аким Шевалье, у него была любимая жена. Потом жена его предала. Интересно, узнал он об этом предательстве? Узнал! И что при этом почувствовал?

Он давно уже понял: за все надо платить. И за талант тоже. Поначалу все было легко. Он писал запоями, ел и спал при этом мало, и чувствовал щенячий восторг: вот что я могу, гляньте-ка! Первый приступ скрутил внезапно. Он и сам поначалу не понял: что же это такое? Такое ощущение, будто через него пропустили мощный электрический разряд, все внутри сгорело, вместо души остался пепел. Казалось, сердце не бьется. Отлежался, пару дней отдохнул, подумав при этом, что переутомился.

Был еще один приступ, и еще. А потом начались ночные кошмары. Со временем он смирился и с приступами, и с кошмарами. Понял: такова плата. И вносил ее исправно, изо дня в день.

Днем еще можно было перетерпеть, не думать о плохом, но ночью… По ночам прошлое к нему возвращалось. С этим ничего нельзя было поделать.

Ночные видения изматывали настолько, что он почти не отдыхал. Не мог. Вот уже несколько лет страдал безмерно. Страдания казались нечеловеческими. Он начал подозревать у себя паранойю, но к врачам не обращался. Что толку? Должно быть другое лекарство. Чаще всего он видел во сне жену. И видел именно так, как воспринимал ее при жизни: большой, ласковой кошкой…

Он все время удивлялся этой женщине. Она была глупа, но преподносила эту глупость как главное свое достоинство. Как, впрочем, и другие свои недостатки. Он позарился на ее невероятную сексуальность, завлекающую плавность движений и грацию красивого животного. Вероятно, в другой жизни она была именно кошкой. Пушистой, не породистой, без родословной, но зато неизменно ласковой со всеми. Даже имя у нее было мяукающее, кошачье: Милена.

И он не мог разлюбить это глупое животное, хотя и понимал, что хозяином ее будет тот, кто лучше приласкает. Можно было сколько угодно злиться на Милену, на ее проказы, безмозглость, поистине кошачью чистоплотность, но потом все равно приходилось покупать пушистому зверьку дорогой корм и пускать его к себе в постель, под теплое одеяло.