– А чем вы занимаетесь?

– Биотехнологией, – отвечает собеседник. – Мы только что научились выделять фермент из папайи.

Крис подавляет зевок. Однако всегда дипломатичный, маскирует скуку лестью:

– Похоже, это важная работа.

Мужчина пожимает плечами.

– Она хорошо оплачивается. Но я считаю дни до того момента, когда мой самолет сядет в Чанги. Вы бывали в Сингапуре?

Крис кивает, собираясь ответить, но мужчину это уже не интересует.

– Сингапур – единственная страна в Азии, сумевшая добиться успеха. В Китае подъем деловой активности, но он взорвется у всех на глазах. Япония похожа на старого пенсионера, который все еще приходит на работу в галстуке. А Индия… – Он качает головой, когда к ним подходит нищий. – Чересчур перенаселена.

– Я из Америки, – говорит Крис, хотя собеседник не спрашивал его об этом.

– Америка – это континент, мой друг, – презрительно замечает мужчина. – Вы имеете в виду Соединенные Штаты?

– Совершенно верно, – отвечает Крис и замолкает.

– Я восхищаюсь Рейганом, – говорит мужчина. – Это все вина средств массовой информации, что ситуация в Никарагуа вышла из-под контроля. В Сингапуре этого никогда бы не случилось. Что Ли Куан Ю считает нужным делать, то мы называем правильным решением. Никакой одержимости тайной безопасностью.

Крис сомневается, что все в Сингапуре придерживаются такого же мнения, но агрессивная уверенность этого человека его пугает.

– А все ваше христианское чувство вины. Проблема в этом. Мы, индийцы, исповедуем индуизм. Гораздо больше прощения. Гораздо современнее.

– Мне показалось, вы сказали, что не индиец.

Мужчина сердито смотрит на Криса.

– А что, по-вашему, я похож на малайца? Разумеется, я индиец. Просто индиец не из Индии.

Он снова разворачивает газету. Крис поднимается, раздраженный, что знает об индийском среднем классе не больше, чем в начале разговора.

– Что ж, приятного дня, – говорит он.

– Вы здесь по делам? – спрашивает тот, странным образом заинтересовавшись теперь, когда Крис уходит.

– Да.

– Один совет. Не ведите себя как американский славный парень. Это всегда означает провал. Я видел это миллион раз. Вас съедят заживо.

Крису очень хочется сказать в ответ что-нибудь столь же язвительное и снисходительное, но на ум приходит только: «Заткнись», поэтому он просто кивает и, надеясь, что звучит это саркастически, произносит:

– Буду иметь в виду.

– Очень хорошо, очень хорошо, – рассеянно откликается мужчина и возвращается к своей газете, выбросив Криса из головы, прежде чем тот успевает отойти.

Но на заводе Крис следует полученному совету. Он беспощадно изучает допущенные по небрежности ошибки, жалуется на поведение индийских коллег накануне и уходит с середины обеда, просто сказав, что устал. Он в восторге от своего нового, резкого, бескомпромиссного я. Осмелев, он звонит домой, но попадает на автоответчик. Снова.

– Эй, привет. Перезвони мне, – говорит Крис и кладет трубку, даже не прибавив: «Я тебя люблю», как всегда делает во время заграничных поездок. «Тот мужчина на скамейке просто козел, – думает он, – но в его словах явно что-то есть». Крис слишком любезен, слишком терпим и уступчив. В баскетболе это тоже всегда было его проблемой: чересчур много передач.

«Чуть больше эгоизма, Крис», – говорил его школьный тренер.

«Какого черта ты все время отдаешь мяч?» – кричал тренер в колледже и отправлял его на скамейку запасных.

Воспитанный на строгой диете лютеранской скромности, Крис всегда благочестиво полагал, что такое поведение в конце концов принесет ему награду. Но это оказалось чепухой. В ту ночь ему снится, что он грабит банки и пинает разные предметы, до тех пор пока они не ломаются.

Как назло, в государственном парке Поконос, до которого Элиз ехала целый час, людно и шумно. Нуда, суббота. Повсюду дети. Элиз вдруг остро чувствует, что ей не хватает Ли, это удивляет и радует ее, и под влиянием порыва она звонит домой из телефона-автомата рядом с парковкой. Бэки дает трубку Ли, но едва Элиз слышит: «Мама?», как ей хочется прервать разговор. Она прикладывает усилие, чтобы ее голос звучал ласково и заинтересованно, пока Ли описывает замок, который они лепят из пластилина.

Через две минуты Элиз просит:

– Дай трубку Бэки, милая.

Элиз планировала прогуляться по круговой дорожке, но телефонный разговор выбил ее из колеи, и поэтому она следует за указателем на самую высокую точку, еще две мили вверх. Там людей меньше. Элиз двигается быстро, пытаясь отделаться от своих мыслей. Добравшись до вершины, она радуется, что захватила с собой большую бутылку воды. Вокруг никого, и она ложится на камни. От солнечного тепла и физической нагрузки Элиз задремывает, сновидения сменяют друг друга. В первом из них она снова в Гамбурге, пытается сдать платье в универмаге, старается вспомнить, как по-немецки будет «чек», потом она в Видалии, в кабинете Чарлза Эберта, электричество не горит, она с трудом сосредоточивается на узоре света, пробивающемся сквозь ставни, ногти впиваются в ладони, кто-то дышит ей в лицо, фыркает около правого бедра. Элиз в испуге садится, подавляя крик. Но это всего лишь собака.

Она неуверенно смеется и говорит:

– Привет.

Пес похож на дворнягу, но в его дружески-глуповатой повадке есть что-то от лабрадора. Он тяжело дышит ей в лицо, скалится, словно улыбаясь. Элиз осматривает ошейник. «Робокоп». Худшей клички для собаки она явно не встречала. Словно соглашаясь, пес со скорбным видом ложится рядом с ней и закрывает глаза.

– Робо? – доносится из леса. – Робо!

Пес не шевелится. Они находятся на выступе скалы. Элиз понимает, что следует крикнуть: «Он здесь!», но не делает этого. Хозяева Робокопа не слишком усердно его ищут. Еще несколько раз без особой охоты зовут: «Робо», а потом слышно только чириканье воробьев, тяжелое дыхание Ро да слабый шум машин на дороге внизу. Элиз понимает, что не права. В последнее время она уходит от ответственности, связей, как будто это одежда, а ей хочется искупаться нагишом. Час назад она была не в состоянии даже поговорить по телефону с собственным ребенком. Так почему же не воссоединить Ро (она не может заставить себя называть его Робо) с его хозяевами? Зачем в итоге разочаровать и бросить еще одно живое существо?

Он красавец. Темно-коричневая шерсть с рыжеватыми полосами, отливающая на солнце золотом. С виду ему года три-четыре. Когда Элиз жила в Видалии, ей нравились два далматина ее соседей. Они с Крисом всегда хотели иметь собаку, но слишком много переезжали. Честно говоря, собаку Элиз хотела больше, чем ребенка. Об этом она никому не рассказывала. А может, надо было. Один из ее любимых стихов Библии относится к началу истории о рождении Христа: «А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем»[35].