— Для убийства? — спросила Сандра.

— Они подвесили его в шкафу, но убит он был не здесь. Крюк для туш в него могли вогнать и тут, но парень был уже мертв. Я думаю, что стол они здесь оставили, потому что он совсем простенький, без всяких изысков, и в нем не может быть никаких тайн.

Последнее заявление мужа так ее заинтриговало, что она скрестила руки на груди.

— О каких тайнах ты говоришь?

— Вот, взгляни-ка сюда. — Он подвел ее к стене и опустился на корточки. Опершись на его плечо, она наклонилась. — Стенная розетка. Она тебе ни о чем не говорит?

Сандра внимательно осмотрела розетку.

— Все правильно, обычная стенная розетка.

— Посмотри внимательнее, — сказал он ей мягко, но настойчиво.

Она тоже опустилась на корточки. Внимательно осматривая розетку, она улыбалась, согретая неожиданным вниманием мужа, увлеченная возможностью увидеть что-то такое, что она никак не могла разглядеть. Ее супруг часто подмечал в лошадях такие свойства и недостатки, которым сама она при первом осмотре не придавала значения. Ей нравилось его поддразнивать тем, что он уделяет деталям слишком пристальное внимание, в то время как ей больше импонировало общее представление, картина в целом. Он оборонялся, утверждая, что уделяет такое внимание деталям, потому что рассматривает их именно в свете общей картины. Она в этом и не сомневалась, просто ей нравилось над ним подшучивать. Но теперь Сандра, сколько ни всматривалась в розетку, ничего особенного в ней не замечала.

— Эмиль, это же обычная стенная розетка.

— Взгляни сюда, — он провел пальцем вдоль ободка розетки. — Стены в комнате красили не очень давно, я бы сказал, где-то год назад, краска еще кажется свежей. Розетку покрасили тогда же в тот же цвет. Теперь смотри внимательно. Краска по краям розетки и на головке винта поцарапана. Это значит, что розетку недавно развинчивали. — Он с некоторым усилием поднялся с корточек. — Нам известно, что вчера к дому подъезжал грузовик, перевозящий мебель, значит, мы вправе предположить, что мебель была вывезена именно на нем. Обрати внимание, с какой тщательностью здесь потом все было убрано. Тут не только подмели, но потом еще все пропылесосили. Но здесь, вдоль этой планки, остались лежать частички краски, попавшие под плинтус. Они туда упали, когда развинчивали розетку. Если предположить наугад — а мне так и приходится, — я бы сказал, что розетки развинчивали и проверяли вчера, уже после того, как была вынесена мебель, но до того, как началась уборка.

— А кому могло прийти в голову заглядывать в эти розетки? — спросила Сандра.

— И здесь, видишь, выключатель? С ним то же самое.

На этот раз ей было ясно, что искать.

— Здесь тоже краска поцарапана.

— Почти незаметно. Тот, кто их развинчивал, а потом завинчивал, делал свое дело очень аккуратно. Преступник не хотел, чтобы мы это заметили.

Санк-Марс вынул из кармана ключи, висевшие на цепочке вместе с небольшим перочинным ножиком, и лезвием отвинтил крышку выключателя.

— Я тут ничего не найду. Здесь уже все осмотрели. Скорее всего, это сделал убийца. Но если и мы сюда заглянем, делу это не повредит.

Он снял крышечку и, как ожидал, увидел за ней небольшую полость. Сандра взяла мужа под руку.

— И что же ты думаешь, Эмиль, по этому поводу?

Санк-Марс чуть скривился, давая понять, что терпеть не может заниматься досужими домыслами.

— Кто-то прошелся по всей квартире мелким гребешком. Мебель, скорее всего, вывезли, чтобы в ней можно было основательно порыться, разодрав на части. Это самое разумное из всего, что пришло мне в голову. Обстановка студента, у которого книжные полки лежат на кирпичах, не стоит того, чтоб ее красть, тем более убивать из-за нее никто не станет. Думаю, розетки с выключателями кто-то развинчивал, чтобы убедиться в том, что там ничего не спрятано. Или чтобы забрать то, о чем ему было известно заранее, либо то, что он сам туда раньше прятал. Прослушивающее устройство, ключ, код… Да что угодно.

Заметив, что муж говорит медленно и необычно спокойно, она прижалась к нему плотнее. Он глубоко вздохнул.

— Все это свидетельствует о том, что преступник действовал чрезвычайно тщательно. Он необычайно дотошен и в высшей степени организован. Кто-то помог ему вынести мебель и убрать квартиру. Мы уже знаем, что он крайне жесток — это очевидно из того, как он разделал мальчика. То, что тело перевезли сюда и повесили на него эту надпись, свидетельствует о хладнокровии этого бандита. Мне это крайне неприятно, но я вынужден признать, что это преступление — дело рук большого профессионала. Мастера своего дела, — печально сказал жене Санк-Марс и добавил: — Как будто его специально этому учили.

Сандра сильнее сжала его руку, еще крепче к нему прижалась и опустила голову ему на плечо. Он чуть распрямил руку, мягко ее освободил и нежно привлек хрупкую фигурку жены к себе. Подведя ее к двери, он обернулся и еще раз окинул взглядом комнату.

— Странно, — сказал он, — что человек, так тщательно наводивший порядок на месте преступления, мог оставить следы ДНК под ногтями жертвы, — Эмиль Санк-Марс погасил свет.

В коридоре Сандра Лоундес чмокнула мужа в щеку.

— Веселого Рождества, Эмиль.

— Спасибо тебе за поддержку, — ответил он.

Она печально улыбнулась.

— Сдается мне, такая уж участь у жены полицейского.

Они были женаты несколько лет — не так уж долго. Но ей предстояло еще многому научиться.

По мнению Джулии, ее мать Грейс Олфилд обладала уникальным и поистине невероятным талантом разрушения. Она как никто умела портить настроение. Серьезный разговор с ней тут же сводился к непринужденным шуткам и добродушным насмешкам, покой сменялся на бурю эмоций. Ее мама была существом общительным и общественным — она совершенно не выносила одиночества и была уверена в том, что те, кому хватало собственного общества, либо тупицы, либо чокнутые. В разговор должны были быть вовлечены все, кто собрался в комнате, причем ни на раздумья, ни на паузы времени тратить было нельзя. Она обожала говорить, нравилось ей и послушать, при этом от всех присутствующих она ожидала того же. Иногда мать казалась Джулии ребенком, задающим массу вопросов и делающим кучу замечаний, от которых крыша могла поехать. Тщательно продуманным ответам она предпочитала остроумную импровизацию, и поскольку сама была остра на язык, за словом в карман не лезла. Она легко могла говорить на любую тему, больше всего ей нравилось судачить ни о чем, болтать ради самого процесса. Джулия обожала мать, но общение с ней доводило ее до нервного истощения. Еще когда она была девочкой, ей очень хотелось, чтобы мама повзрослела раньше нее, стала серьезной и давала бы себе и окружающим хоть немножко передохнуть.

— Тук-тук-тук, — сказала мама и заглянула в комнату дочки.

— Исчезни.

— Зайчик мой сладенький, я же несколько месяцев тебя не видела!