— Ты же его целовала, так ведь? — спросил Джона после того, как Неряха Джеф проводил меня домой. Джона бросил мне в окошко несколько камешков и потребовал отчета о танцах.

— Нет.

Наглая ложь. Неряха Джеф потоптался-потоптался и попросил-таки разрешения поцеловать меня, а мне было интересно — как это, целоваться с парнем.

Это было мокро.

И я так и не поняла, почему все так с этим носятся.

Джонз посмотрел на меня, потом покачал головой:

— Нет, ты с ним целовалась.

Я усмехаюсь, смущенная тем, что никак не могу выбросить Джону из головы и воспользоваться тем, что рядом со мной Майк.

— Да, — говорю я, — твой кофе — это особый способ постижения мира.

Помешивая в чашке, Майк разыгрывает удивление.

— А я ведь забыл добавить медвежьей спермы, — говорит он. — Надо разлить это в бутылки и продавать как афродизиак.

Я смеюсь, уже с усилием. Мне хочется провалиться сквозь пол в квартиру подо мной, но в ней, кажется, обитает пожилая пара с двумя или тремя незаконно живущими там чи-хуа-хуа. «Ты посмотри, Милдред. Краснорожая дикарка. Свалилась с потолка и до смерти перепугала наших маленьких Фидо, Пушка и Злюку». Еще неизвестно, где хуже…

Майк поднимает на меня глаза и смеется.

— Ты с ним целовалась, — сказал Джона.

— Не целовалась.

— Конечно целовалась. Ты пахнешь по-новому.

Я закатила глаза.

— Я пахну этим вонючим одеколоном. Мы же танцевали.

— Ты целовалась с ним, — нагнулся вперед Джонз. — Одеколоном пахнет от твоего рта, поэтому, если только ты не пила его…

Я почему-то задержала дыхание. Джонз был так близко от меня, и ощущение было каким-то необычным. В животе у меня стало тепло. Как от виски. Уж я-то знаю, как это. Накануне я отхлебнула из бутылки, припрятанной отцом в ящике письменного стола…

Я рывком отодвинулась от него.

— Ничего подобного!

Джонз засмеялся, но вокруг глаз у него не было морщинок.

Я смотрю на Майка, но вижу только улыбающийся скальпель.

— Может быть, если только…

Я опять целую его.

На самом деле это не похоже на сцену соблазнения. Ну, вы понимаете, о чем я. Не так, как в кино: кто-то идет к полкам с компакт-дисками и ставит медленную песню, кто-то зажигает свечу, потом двое исполняют нерешительное танго на диване. Сцена соблазнения…

Мы действительно на диване, но не более того. Мы оба чувствуем себя неловко и скованно. Майк сидит, закинув руки на спинку дивана, а я не знаю, что делать со своими. Я целую его. Он целует меня. Мы неуклюже стукаемся носами, пока наконец не понимаем, как этого избежать.

Я всеми силами стараюсь не запаниковать. Пытаюсь сконцентрироваться на Майке. И на кофе. И на том, холодный у меня после прогулки нос или уже согрелся…

— Черт, а здесь холодно, — сказал как-то Джонз в ту первую зиму, когда мы жили в аэродинамической трубе под названием «окраина Чикаго». — Я, наверное, нос себе отморозил.

— Шарф надо надевать… — Я тянула его к остановке. — Слушай, давай я сделаю тебе рождественский подарок заранее! — И я вытащила из сумки только что купленный для него шарф и обернула вокруг его шеи и подбородка.

И над кремовым шарфом из искусственного кашемира вокруг его глаз собрались складочки.

Я отталкиваю от себя образ Джоны и плотнее прижимаю свой рот к губам Майка. Майк, похоже, не возражает. Он гладит мне спину ладонью, которая, кажется, ничего общего не имеет с рукой, лежащей на диванной спинке. Я чувствую, как эта ладонь потихоньку пробирается мне под свитер и, наконец, касается голой кожи.

Голая кожа. Прикосновения к ней поднимут нас с дивана и заведут в спальню, где до сих пор слегка пахнет немытыми юношескими телами и сигаретным дымом. Голая кожа…

Если уж вы решились приступить к операции, то без прикосновений к голой коже не обойтись.

Майк чуть отодвигается от меня.

— Вообще-то на первом свидании я обычно этого не делаю, — говорит он, и голос звучит довольно жалобно.

— И я тоже, — говорю я, но в моем голосе звучит отчаяние. — Может, нам пойти в спальню?

Он моргает, и вид у него обеспокоенный. Все, что ему обо мне известно, — это то, что я знаю кое-что о блюзах и что мне надоела «Сторожевая башня». Ах да, и то, что мне нравится, как он варит кофе, но и в этом он не совсем уверен, потому что выяснилось это только полчаса назад. А может, я втыкаю в мужиков булавки или превращаю их в рабов и держу в чулане, скованных цепями?

И я целую его, чтобы он мне поверил. Ну по крайней мере, чтобы ему стало все равно.

— Конечно, — отвечает он.

Если на диване нам было неловко, то в спальне стало просто невыносимо. Стягивая свою зимнюю амуницию, мы стараемся не смотреть друг на друга. Три рубахи, джинсы, носки — кто бы мог подумать, что на это нужно столько времени. Уф! Наконец мы залезаем в кровать в одном белье. У постели прокуренный запах. Мне хочется думать, что Майк этого не замечает.

Он снимает с меня лифчик и начинает водить языком вокруг соска. Я ежусь, потому что мне щекотно…

— Хватит! — сказала я Джонзу. Я сидела на нижней ветке вяза в их дворе. Я забралась на нее, чтобы доказать, что, хотя меня и может вырвать при виде качающихся и вращающихся под ветром верхушек деревьев, высоты я все-таки не боюсь… не то что некоторые. В ответ Джонз сорвал травинку и стал водить ею по моей босой ноге, потому что выше дотянуться не мог. — Хватит. Щекотно же!

* * *

Я крепко сжимаю веки и протягиваю руки к Майку, беру его лицо в ладони и тяну к себе, чтобы поцеловать. В одно и то же время я испытываю чувство вины, испуг, беспокойство и неловкость. Неужели так и должно быть? Не знаю. Сейчас мне все равно. Это операция.

Рука Майка скользит вниз по моему животу, протискивается между ног. Первая моя реакция — сжать бедра, но он целует меня, и я расслабляюсь, позволяю теребить себя, и я уже мокрая, и мне уже на все наплевать.

Потом он поворачивается на другой бок и начинает нашаривать что-то на полу. А я думаю, зачем это он вдруг стал скатывать шарики из пыли, бросив меня дрожать от холода, оставив с ощущением чего-то отвратительного, что невозможно простить.

Презервативы.

Идиотка.

«Ты с ним целовалась?»

«Разве не с ней ты должен вот так стоять?»

«Я же стою с тобой».

Майк тянет меня на себя, но только я не знаю, что мне надо делать, поэтому мы перекатываемся обратно, и он между моих ног… И я никогда не думала, что это так больно.