Геродот

Талант – это потенция, а гениальность – исторический факт. Есть еще важные пердуны, которые якобы могут, но по какой-то объективной причине этого не хотят. И державно рассказывают всякой женщине, почему с литературной точки зрения они никак не сподобятся ее трахнуть. А на талантливых юнцов смотрят свысока, мол, это посмешище, а не литература. «Вот, помню, в старые добрые времена писатель три года ждал, покуда из него высыплется песок, и еще три года – покуда осядет пыль», – повествуют оне в каком-нибудь объединении немощных с просвещенными. А последние компенсируют свою литературную несостоятельность некими эзотерическими знаниями, почерпнутыми у важных пердунов. Как трахнуть худло в будущей жизни! Художественную литературу, разумеется, и поиметь классически – со всеми описаниями природы и действующими лицами. То есть на словах – камасутра, а по тексту – полная беспомощность.

Иначе говоря, ничего гениального за прошедшую ночь я не совершил. Вначале хотел пробраться в кают-компанию к Юлии Феликс, потом – к Исиде, что с литературной точки зрения одно и то же… Но в конце концов заснул, как старый пердун, и теперь рассказываю об этом. Вот как бывает! Потенция есть, а исторического факта нет, к сожалению.

– Доброе утро! – поздравила меня Исида, что опять стояла за штурвалом. – Как спалось? О ком грезилось?

Но я не стал посвящать Исиду в свои художественные замыслы, потому что женщин об этом не предупреждают. А тем более девушек. Иначе они опрометчиво будут на что-то надеяться и к чему-то готовиться, собьют прицел и никогда не узнают, что такое множественные оргазмы.

– Мне снились Помпеи, – скупо ответил я.

– И как нельзя кстати, – радостно сообщила Исида. – Вон они показались на горизонте.

– Где? – удивился я. – То есть как?!

Сделал стойку, словно спаниель, и стал прислушиваться к неспешному тарахтению катера, пытаясь сообразить – когда это он переходил на форсаж.

– Что-то уж больно быстро приплыли, – заметил я. – А где Помпеи, вы говорите?

– Вдоль берега, – пояснила Исида. – И не приплыли, а пришли…

Я не стал возражать «морской волчице», поскольку лучше ориентируюсь на суше, чем на палубе, и всегда путаю бом-брам-стаксель с бом-брам-стеньгой. Однако за время нашего «малого каботажа» мы ни разу не заплывали, если можно так выразиться, за буйки, а постоянно держались берега… Ну ничего себе Помпеи отгрохали!

– А что же вы, такой романтик, не пришли ко мне ночью? – спросила Исида.

– Ну вот, приплыли! – опешил я. – Здравствуйте, девочки! Куда это я не пришел?

– Теперь не важно! – рассмеялась Исида. – Вы прозевали самый благоприятный момент!

И действительно, прошедшая ночь выдалась на редкость спокойной. Не трепал паруса ветер, не свирепствовал шторм, и волны морские не сокрушали наше суденышко. То есть ничто не намекало на секс в экстремальных условиях. И не предвещало. Вот я и заснул…

И теперь, как всякий мужчина, несколько огорчился, что не воспользовался временным женским помешательством. Потому что упущенные возможности более притягательны, чем достигнутые результаты. Жена – это смерть, а прошедшая мимо блондинка – это жизнь…

– Ну что, ребята?! – поздоровалась с нами Юлия Феликс. – В городе вино и бабы?!

Она поднялась из кубрика свежая, словно первая корюшка в начале мая. «Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос», – как сказал бы Гомер.

– Да где этот город?! – занервничал я. – Поднимите мне веки!

– Видишь каменную лестницу, что ведет в море? – спросила Юлия Феликс. – Это спуск на городской пляж. К нему и причалим!

– А вдоль обрыва еще стоят какие-то сараи? – насторожился я. – И все это называется Помпеи?! Поворачивайте обратно!

– Скромненько, но миленько, – попробовала утихомирить меня Юлия Феликс.

– Поворачивайте, вам говорю! – свирепствовал я. – Или нет! Можете причалить, но с первым же пароходом я отплыву назад! И плевать мне на таможенников и пограничников!

Такой же гнев я испытал однажды в Паланге, когда появился на городском пляже в черных туфлях, строгом костюме и при галстуке. Не знаю, что больше меня возмутило: загорелые голые люди или собственный идиотский вид. Словом, я чувствовал легкое несоответствие, как слон в посудной лавке.

– Нет здесь никаких таможенников, – сообщила приятную новость Юлия Феликс. – И пароходов в ближайшее время не предвидится.

– Значит, – насупился я, – меня все-таки заманили и подло обманули?!

– Ага! – как ни в чем не бывало заявила Исида. – Только наоборот… Сперва подло обманули, а потом все-таки заманили.

– Тогда откровенность за откровенность… – предупредил я.

– Да пожалуйста! – махнула рукой Исида. – Ругайтесь себе на здоровье!

Наша беседа на повышенных тонах проходила как раз возле ее ходовой рубки, и вышеозначенная Исида могла правой рукой управлять катером, а левой жестикулировать.

– Так вот… – тут я сделал паузу и многозначительно ухмыльнулся. – Мне пришло в голову, как будет развиваться этот роман, еще в Петербурге!

– И в чем это выразилось? – быстро уточнила Юлия Феликс.

– В стихах и прозе, – подчеркнул я. – А теперь следите за интригой… Как только я догадался, что меня дурачат, то совершенно расслабился и поплыл вниз по течению. Вдобавок мне стало интересно – чем это все закончится. Как писателю и мужчине. Неужто и в самом деле вы считаете меня идиотом?

– Да! – хором подтвердили они.

Конечно, женская точка зрения несколько отличается от медицинской. И если, например, терапевт ставит диагноз и выписывает бюллетень, а дальше выкручивайся как хочешь, то женщины склонны сопроводить пациента в морг, чтобы их точка зрения восторжествовала.

– Кстати, – заметила Юлия Феликс. – Все только начинается…

[12]В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, что всегда соответствует в Помпеях двадцать четвертому августа и трем часам пополудни, я появился в здании Сената и Синода с жалобой на сверлильщиц.

Подобные заведения не действуют на меня угнетающе или подавляюще, скорее наоборот – я от души развлекаюсь в бюрократических вертепах. И не чувствую себя лишним винтиком в механизме, а только ненужным шпунтиком, без которого все и так отлично функционирует.

Поэтому первым делом я направился к небольшому фонтану, что исправно попрыскивал в центре атрия, и полюбовался на его работу. Отметил хороший напор воды и прогулялся по анфиладе, чтобы сориентироваться – куда вломиться со своей жалобой. Выбрал самую занюханную дверь и не ошибся. Ведь, как известно, бумага все стерпит, и даже такую горгону, что принимала здесь официальные заявления от граждан.

– Вы разве не видите, что у меня обеденный перерыв? – прокаркала она с куском ветчины, чуть не сказал – в клюве.