Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда я подожду за дверью, – согласился я с тем, что вид посетителя тоже не всегда способствует аппетиту.
– Выйдите, – сказала горгона. – Я приглашу вас, когда закончится перерыв.
– А когда он закончится? – уточнил я.
– Ровно через минуту, – сообщила горгона и указала мне на дверь.
В основном женщины делятся на три типа: гетеры, горгоны и грации. И в каждом подразделении не без урода, в смысле внешности и прочих характеристик. Но если гетеры каким-то образом умудряются скрасить свои недостатки, то горгоны их только подчеркивают. А грации просто симпатичные дуры и преимущественно – блондинки…
– Войдите! – разрешила горгона.
За это время она проглотила кусок ветчины и теперь сакраментально улыбалась, как и положено в культовых учреждениях типа Сената и Синода. Однако меня как посетителя едва не хватил кондратий от такой улыбки. Во всяком случае, я вспомнил про священный долг каждого гражданина, только забыл – в чем он состоит. А заодно за каким, собственно, дьяволом сюда приперся.
– Присаживайтесь, – предложила горгона. – Так что там у вас?
– Это сложный философский вопрос… – промямлил я, предпочитая тянуть резину, чтобы снова не оказаться за дверью.
Уселся как можно непринужденнее на казенную скамейку и принял независимый вид.
– А! – все-таки вспомнил я, зачем пожаловал. – У меня есть кляуза на сверлильщиц!
– И что же здесь философского? – осведомилась горгона, продолжая скалиться, как Медуза. Отчего я старался не смотреть в ее сторону, дабы случайно не окочуриться.
– И сверлят, и сверлят! И сверлят, и сверлят! – сообщил я. – А напор воды все падает и падает! Падает и падает!
– Это закон сообщающихся сосудов, – поведала мне горгона. – А водный смотритель об этом знает?
– Кто-кто? – переспросил я.
– Curator aquarum! – пояснила горгона. – Куратор водопроводов!
– Наверное, знает, – предположил я. – Если это закон!
Тут горгона скорчила такую замысловатую рожу, что даже ее отражение на подносе меня напугало.
– Вначале надо обратиться к нивелировщику! – отчеканила горгона. – Тот замерит напор воды, и если факт преступления подтвердится, а именно – будет обнаружено незаконное ответвление от государственного водопровода, нивелировщик поставит в известность куратора, что на данном участке произошла кража воды по предварительному сговору двух и более лиц или сверление магистральной трубы с целью нелегальной врезки!
– Круто! – оценил я. – А повторить сможете?
– Ignorantia juris nocet, ingnoratio facti non nocet! – изрекла горгона. – Иначе говоря, незнание закона не является оправданием. Однако, если куратор водопроводов не поставлен в известность о факте преступления, он не обязан этот закон исполнять.
– То есть, – уточнил я, – нивелировщик должен сказать куратору, что возле нашего дома промышляют сверлильщицы?
– Да, – подтвердила горгона. – Но мы никогда не узнаем об этом наверняка! Потому что беседа двух и более чиновников всегда происходит с глазу на глаз.
– Простите! – не согласился я. – Допускаю, что два чиновника еще могут беседовать с глазу на глаз! Но четыре чиновника – только пара на пару!
– Вы что собираетесь делать? – ухмыльнулась горгона. – Восстанавливать водоснабжение или глазки у чиновников пересчитывать?
– Конечно водоснабжение! – определился я.
– Тогда завтра утром, чуть свет, обратитесь к нивелировщику, – сказала горгона. – Он заседает в соседнем кабинете.
– Он? – переспросил я. – Или она?
– Чиновник – существо бесполое, – напомнила мне горгона. – Во всяком случае, с восьми часов утра до трех часов дня.
– А после хоть из дома не выходи, – пробурчал я.
Однако горгона пропустила мое замечание мимо своих развесистых ушей. То есть проигнорировала.
– А сегодня попасть к нему на прием нельзя? – поинтересовался я.
Горгона тяжело вздохнула, как будто собиралась в десятый раз подряд доказать теорему Пифагора, и закатила глаза к потолку.
– Вы знаете, который теперь час? – спросила она.
– Нет, – честно признался я. – Вернее, когда заходил сюда – знал, но потом потерял всякий счет времени.
Горгона откатила свои глаза обратно и снова уставилась на меня, как на дитя неразумное.
– Через пятнадцать минут, – сообщила она, – начнется извержение Везувия, и все государственные учреждения свою работу заканчивают.
– Но может быть, я успею подать заявление? – настаивал я.
– Может быть, и успеете, – сказала горгона. – Но не советую вам сегодня его подавать. Потому что всякое заявление или прошение, поданное чиновнику в конце рабочего дня, расценивается как надругательство над трудовым законодательством и специально кладется в долгий ящик. Aurora musis amica! Что в переводе на канцелярский язык означает: «Утреннее время наиболее благоприятно для занятий науками и водопроводами».
– Тогда спасибо! – поблагодарил я и поднялся. – Вернее, до завтра!
– Пожалуйста, – ухмыльнулась горгона. – И надеюсь завтра вас не увидеть, потому что незачем! Вам надо сразу же идти в соседний кабинет.
Я направился к выходу, взялся за ручку двери и на прощанье в последний раз обратился к горгоне:
– А можно задать вам один внеслужебный вопрос?
Она бросила взгляд на песочные часы, где до конца рабочего дня еще оставалось несколько песчинок, и все-таки разрешила:
– Можно.
– Почему вы разговариваете со мной, как с мудаком? – осведомился я.
– По двум причинам, – нехотя ответила горгона. – Во-первых, вы мужчина. А во-вторых, вольноопределяющийся пиит. Что вдвойне несерьезно. И как еще можно с вами разговаривать?
– До свидания! – сказал я и вышел из кабинета.
«Когда государство создает благоприятные условия, из романтических юношей получаются старые циники, а юные леди превращаются в закоренелых потаскух. Хотя при чем здесь государство?» – подумал я.
После чего покинул здание Сената и Синода.
…На форуме кучковались туристы и таращились на Везувий. От нечего делать я пристроился к группе скифов или германцев – черт их разберет, потому что все варвары для меня на одно лицо. Вот женщины у них непритязательные, в плане поразвлечься, а варварские штаны меня не впечатляют. И мало того, что германцы пьют ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина, они вдобавок поливают этим отваром скамью, на которую плюхаются в своих поросячьих штанах, и липнут, как мухи. А некий сенатор, не буду называть его по имени, однажды посетил германский гаштет, что открыли специально для туристов, так после этого три дня не выходил из бани и слал оттуда «Нравственные письма к Луцилию». Мол, я, как старший по званию педераст, наставляю тебя, Луцилий: не посещай германских гаштетов! Там даже скамейки к заднице прилипают!