С тем оперативник и отбыл, попросив для порядка письма этого Юрочки Грозова, — может, удастся почерк сравнить и выявить подлинное лицо писавшего.

Немало подивившись истории, Поремский немедленно отрядил оперативников по указанным Трубниковым адресам. Но их ждало разочарование. В квартире уже около двух месяцев проживала прописанная там азербайджанская семья из пяти человек, двое взрослых и трое детей. Взрослые «держали» большой продуктовый магазин в Сокольниках, дети учились в школе. О внешности продавца квартиры смогли сказать то же самое, что указал на допросе и Трубников. Получается, что все-таки «наколол» старого скульптора «любимый ученик»!

А в нотариальной конторе сообщили, что нотариус, которая оформляла доверенность на продажу квартиры, уволилась в связи с переездом в другой район Москвы. Фамилию и прочие данные продиктовали. Только это вряд ли что даст. Но… решили поискать, поскольку, как говорится, чем черт не шутит?…

Обосновавшись, как она думала, надолго в новой квартире — это было однокомнатное, обшарпанное жилье, давно не ремонтируемое и больше похожее на трущобу, на первом этаже пятиэтажного дома, Аня, полагая, что у нее впереди еще много времени, попыталась навести хотя бы относительный порядок — пол, что ли, подмести, окна протереть от толстенного слоя пыли. Но дядя Юра, нет, теперь уже точно, любимый Юрочка, велел ей ничего не трогать. Это все временное, сказал он, не исключено, что уже к вечеру планы резко изменятся. Он ждет экстренного сообщения. И пока его, этого известия, не поступило, нужно обязательно отдохнуть. После этого он улегся навзничь на каком-то странном топчане, застланном старым, рваным одеялом, закинул руки за голову, закрыл глаза и сделал вид, что заснул.

Аня же огорченно уселась на табуретке, которая качалась под ней, и почему-то с легкой грустью стала вспоминать оставленную ими в спешке мастерскую…

Ну и что, и пусть все там было покрыто толстым слоем белой пыли, которая от взмахов крыльев залетающих в мастерскую через разбитую часть стекла в окне наверху голубей, вздымалась маленькими самумчиками, снова оседая на всем окружающем пространстве. И все равно там было уютно.

Это ведь противная Настя виновата, что пришлось срочно уехать!.. Такая жалость… Там и Юрочка был совсем другой — не такой нервный, хотя он скрывает свое волнение. Но Аня ведь уже не девочка, а женщина, и она чувствует, о чем думает любимый мужчина…

Сам не подозревая, примерно, о том же самом размышлял и Юрий Николаевич, как было записано в его паспорте. Он тоже вспоминал оставленную в спешке мастерскую. Но она никогда не казалась ему уютной. Напротив, это разномастное, но однообразное в сути своей статичное «человечество», заполнявшее практически все помещение и отображенное в материале холодного бело-серого тона, напоминало ему больше всего огромное заледенелое, заснеженное кладбище, каким оно, вероятно, может возникнуть в тревожных, мистических снах психически ненормального больного. Возникнуть и превратиться в навязчивую, уже совершенно реальную картину бреда наяву.

Для работы оно, это помещение, может, как-то и было приспособлено, но для жизни? Большой вопрос. И тем не менее оно было обжито. И им самим, и его девочками.

Затерянные между шагающими вождями и их народом, стояли у стен удобные топчаны, застланные простыми шерстяными одеялами. Поперек помещение пересекал длинный деревянный стол, на одной половине которого были свалены кучей куски дерева, толстые ветки, причудливо изогнутые корни и всякий прочий материал для поделок, коим богата дикая природа, собранные его девчонками во время их утренних пробежек. Там же, у стены, возвышался вырезанный им из толстого бревна, с чьей-то точки зрения, вероятно, чудовищно уродливый, выкрашенный черной краской, великий бог мбунду с физиономией оскаленной африканской маски. Сам же Юрий Николаевич ничего не имел против него, наоборот, даже уважал, ибо тот не раз доказывал свое покровительство преданным ему людям и наказывал за ослушание. Факт — никуда не денешься… А на другой половине стола, свободной от деревянных заготовок, лежали вырезанные им маленькие божки, поразительно похожие друг на друга, словно братья-близнецы, копии «большого папы». Те, что вешали себе на худенькие шейки его девочки. Им тоже необходима была защита бога мбунду.

Непонятно, зачем нужно было той глупой Майе заменять легкого деревянного бога на тяжелого, из черного камня, что привез с собой из Африки Юрий? Да нет, в общем-то, понятно, конечно. Майя была неравнодушна к своему, так она считала, дяде Юре. И каменный бог мбунду наверняка ей казался частицей его, доброго доктора дяди Юры. Вот и сперла, а он и не заметил. А теперь этот бог в руках у кого-то из следователей, и он должен быть обязательно возвращен к своему напарнику, к тому, который сейчас покоится на груди у Юрия.

Их два было у него — собственный, надетый ему на шею вождем племени мбунду, и другой, от которого отказался глупый Юлик, комсорг спецбатальона, с презрением сбросивший со своей шеи там, в Анголе, бога-охранителя. Он и погиб в тот же вечер. А его отброшенного бога поднял Юрий, который поверил в силу заклятья. И другие пятеро его товарищей тоже поверили. И продолжали таскать с собой каменных божков. И все живы остались… И вот теперь второго бога нет… Это плохо, бог не должен помогать чужим!

Он чуть приоткрыл глаз и увидел отрешенно замершую на табуретке Аню. Ну, с этой картина уже ясна. Сегодня!.. Да, сегодня, скорее всего, настанет ее блистательный финал… Надо только немного подождать еще. Все, по сути, ясно, но, для того чтобы не повторилась прошлая ошибка, нужен сканер. И он будет доставлен. Остается только ждать. Совсем уже немного… И подумать о девочке, чтобы она не успела расслабиться… Интересно, а сама она сейчас о чем думает, пристально глядя на него? Лицо такое сосредоточенное и… благостное, что ли? Не поймешь… Надо будет перед уходом дать ей дозу побольше, чтобы избежать случайностей. А девочка, в общем-то, ничего, неплохая. В другие времена ее вполне можно было бы подольше подержать возле себя — способная… А под кайфом — так вообще без вопросов…

Аня между тем рассеянно перебирала тонкими пальцами черненького уродца, висевшего на ее шее, и наблюдала за спящим мужчиной. И в синих, больших глазах ее — глазах еще почти ребенка, милого и симпатичного подростка, а не взрослого человека, понимающего толк в жизни, светилась совершенно поразительная нежность к лежащему мужчине. Наверное, так смотрит юная неопытная невеста на своего любимого суженого, который вот-вот проснется, одарит ее своим волшебным взглядом и… и снова начнется, чтобы уже никогда не кончаться, ее сумасшедшее счастье…

Аня Русакова, девушка полных пятнадцати лет, как было записано в ее сопроводительных документах в психиатрической больнице, где с ней работал дядя Юра и, по его же словам, полностью вылечил, обожала его совершенно по-взрослому. То есть так, как обожает своего мужа любимая жена, отдаваясь ему и позволяя делать с собой все, что угодно. В этом она была уверена, во всяком случае.

А то, что происходило между ними, открытием для Ани не было. Жизнь в интернате рано научила ее находить удовольствия там и тогда, когда ей этого хотелось. Будучи девочкой видной, хорошо сложенной и по-своему азартной, она, естественно, привлекала внимание мальчишек. От них же и пришел первый опыт, который позже, после побега из «психушки» вместе с Юрочкой, ей очень пригодился. Она не испугалась ни его взглядов, ни прикосновений. А когда у них впервые произошла любовь и она почувствовала огромную разницу между ним и ее прошлыми мальчишками, Аня стала смотреть на Юрочку другими глазами. И прежде всего в ней проснулась ревность! Она его страшно ревновала, и тому была веская причина, которая рядом с ней проживала еще до вчерашнего вечера. И звали ее Настей — эту противную сопливку, на целый год ведь моложе, а туда же — в постель к дяде Юре! Холодно ей! Холодно одной и страшно! Все врала, всех обманывала. Как хорошо, что она исчезла. Уехала, улетела — все равно… А куда, это вовсе не интересовало Аню, лишь бы долой с глаз, подальше от дяди Юры…