Она так хохотала, что согнулась в три погибели и не могла идти. Я спросил:

— Разве не должен папа усмирить свои страсти и подумать о семье, о нас? Разве не это главное?

Впервые заговорив об этом вслух, я вдруг осознал, насколько происшедшее меня угнетает. Семья наша разрушится прямо на глазах, а все предпочитают отмалчиваться.

— Иногда ты, Кремчик, рассуждаешь как буржуа. Семья — вовсе не священная корова, особенно для мужчины-индийца, который толкует только об этом, а поступает наоборот.

— Твой папа не такой.

Вечно она меня подавляла. Обидно. Она такая сильная, Джамила, такая властная, уверенная, и на все-то у неё есть ответ.

— Он же её любит. Ты сказал, твой папа любит Еву.

— Ну да, сказал, наверное любит. Думаю, любит. Он вообще-то не очень распространяется на эти темы.

— Что ж, Кремчик, любовь не спрячешь, она все равно найдет себе выход, правда? Или ты у нас в любовь не веришь?

— Да верю, верю, теоретически, господи боже мой, Джамила!

Не успел я глазом моргнуть, она схватила меня за руку и повлекла в сторону туалета возле парка, где мы как раз проходили. Она тянула, а я вдохнул запах мочи, испражнений и дезинфекции, который всегда ассоциируется у меня с любовью. Я должен остановиться и подумать. Я не верил в единобрачие и подобные истины с бородой, но Чарли крепко засел у меня в мозгу, и я ни о ком другом помыслить не мог, даже о Джамиле.

Понимаю, это необычно, что меня одинаково тянуло в постель и с девчонками, и с парнями. Мне нравились крепкие тела и затылки мальчишек Нравилось, когда меня обнимали мужчины, их дружеские тычки кулаком; и нравилось, когда всякими предметами — будь то ручка от щетки, авторучка или палец — прикасались к моей заднице. Но не оставляли меня равнодушным и влагалища, груди, и вся эта женская мягкость, длинные, гладкие ноги, и то, как женщины одеваются. Доведись мне выбирать между одним и другим, у меня бы просто сердце разорвалось, все равно что выбирать между Битлами и «Роллинг Стоунз». Я старался поменьше над этим задумываться из страха: вдруг окажется, что я какой-нибудь извращенец, и меня нужно лечить, гормонами там, или электрошоком. Если же все-таки задумывался, то приходил к выводу, что мне повезло: я мог пойти на вечеринку, а уйти оттуда с кем угодно, хоть с парнем, хоть с девчонкой. Не то чтобы я посещал много вечеринок, скорее, вообще не посещал, но если бы пришлось, я мог бы извлечь выгоду при любом раскладе. Но на сей момент мое сердце принадлежало Чарли, и что ещё более важно — папе, маме и Еве. Ни о чем другом я думать не мог.

И в голову мне пришла гениальная мысль, я спросил:

— А у тебя какие новости, Джамила? Поделись.

Она притормозила. Сработало.

— Давай ещё разок пройдемся вокруг квартала, — сказала она. — Это слишком серьезно, даже более чем. Я не пойму, что со мной творится. Только без шуток, ладно?

И она начала с самого начала.

Под влиянием Анджелы Дэвис Джамила стала каждый день ходить на тренировки по карате и дзю-до, вставала чуть свет, бегала, отжималась, выполняла упражнения на растяжку. Она делала потрясающие успехи, эта Джамила; могла бежать по снегу, не оставляя следов. Она готовилась к партизанской войне, которая обязательно грянет, когда белые окончательно отвернутся от чернокожих и азиатов и попытаются запихнуть нас всех в газовые камеры или выпустить в открытое море на дырявых лодках.

На первый взгляд это, конечно, смешно, а на второй — не очень. Джамила жила ближе к Лондону, чем мы на своей окраине, и квартал их был намного беднее. Там так и кишели нео-фашистские группировки, у них имелись собственные пабы, клубы и магазины. По субботам они валом валили на Хай-стрит продавать свои газетенки и памфлеты. Они брали в оборот школы, колледжи и футбольные поля команд Миллуолл и Крист-Пэлас. По ночам болтались по улицам — били азиатов, засовывали экскременты и горящие тряпки в их почтовые ящики. Белые со злобными, ненавидящими лицами, флаги на улицах и демонстрации, проходящие под защитой полиции, стали частым явлением. Не было оснований полагать, что все это вдруг само по себе кончится, что их сила пойдет на убыль, скорее, наоборот. Анвар, Джита и Джамила жили в постоянном страхе перед физической расправой. Я уверен, ни дня не проходило, чтобы они об этом не вспомнили. Джита ставила рядом с кроватью ведра с водой на случай, если в магазин ночью бросят зажигательную бомбу. Ежедневный риск, что тебя могут убить в любой момент, как раз и послужил причиной многих увлечений Джамилы.

Джамила пыталась завербовать меня в качестве напарника для тренировок, но сегодня мне было не до того.

— Почему обязательно начинать бегать в восемь утра? — хныкал я.

— Куба победила бы, если бы поздно вставала, так? Фидель и Че не продирали глаза в два часа дня, так? У них не было времени даже побриться!

Анвар не одобрял её тренировки. Он был уверен, что на занятиях по карате и во время долгих пробежек по городу она встречается с мальчиками, и нередко шпионил за ней. Как-то бежит она по Дептфорд-Парк, и видит — Пупсик прячется в дверном проеме, из поднятого воротника торчит его волосатый нос. Когда она послала папочке воздушный поцелуй, он с раздражением отвернулся.

Вскоре после того, как его волосатому носу был послан поцелуй, не достигший цели, Анвар установил в доме телефон и часами висел на нем, закрывшись в гостиной. В остальное время телефон был заперт. Джамила пользовалась автоматом на улице. Анвар вынес тайное решение: Джамиле пора замуж.

В результате всех этих телефонных переговоров брат Анвара в Бомбее нашел Джамиле мальчика, который воспылал желанием переселиться в Лондон на правах её мужа. Правда, мальчик этот был уже далеко не мальчиком. Ему стукнуло тридцать. В качестве приданого стареющий мальчик потребовал теплое зимнее пальто от Мосс Бразерз, цветной телевизор, и, что совсем уму непостижимо, полное собрание сочинений Конан Дойла. Анвар на все согласился, но пошел к папе на консультацию. Папе страсть к Конан Дойлу показалась подозрительной.

— Такое ни один нормальный индиец читать не станет. Мальчика необходимо проверить — и немедленно!

Но Анвар проигнорировал совет. Между папой и Анваром и раньше случались трения по поводу детей. Папа страшно гордился тем, что у него два сына. Это значит, уверял он, что у мужчины «хорошее семя». А поскольку Анвар произвел только одну дочь, значит, у него «слабое семя». Папа не упускал случая подколоть Анвара.

— Ну, разумеется, потенции у тебя больше, чем на одну девчонку, но производительной способности за всю жизнь только и хватило, что на одну девчонку.

— Да пошел ты, гад! — бесился Анвар. — Это жена виновата. У неё матка сжалась, как чернослив.

Анвар объявил Джамиле о своем решении: она выходит замуж за индийца, и он приедет, получит свое пальто и жену, и будет счастлив всю оставшуюся жизнь в её мускулистых руках.

Потом Анвар снял для новобрачных квартиру по соседству.