— В жизни не видел, чтобы кто-нибудь так быстро крутил самокрутку, — сказал я.

— А, — сказал он, выпуская клуб дыма. — Так ты заметил.

— Конечно заметил, это ж чистая фантастика.

Пассажир откинулся на спинку и улыбнулся. Ему очень понравилось, что я обратил внимание, как быстро он скрутил самокрутку.

— Хочешь знать, что мне в этом помогает?

— Давай расскажи.

— Это потому, что у меня фантастические пальцы. Мои пальцы, — сказал он, растопырив передо мною обе пятерни, — быстрее и умнее, чем пальцы лучшего в мире пианиста.

— Ты играешь на пианино?

— Не строй из себя идиота, — сказал он. — Разве я похож на пианиста?

Я взглянул на его пальцы. Они имели великолепную форму, были такими тонкими, длинными и изящными, что никак не сочетались с остальной его внешностью. Такие пальцы скорее подошли бы нейрохирургу или часовщику.

— Моя работа, — продолжил пассажир, — во сто раз труднее, чем играть на пианино. Любого олуха можно научить играть на пианино. В наше время малолетние клопы барабанят по пианино едва ли не в каждом доме, так ведь?

— Более или менее, — сказал я.

— Конечно же, это так. Но и один человек из десяти миллионов не научится тому, что делаю я. Ни один из десяти миллионов. Ну, как тебе это?

— Поразительно, — сказал я, ничего не понимая.

— Ты абсолютно прав, что это поразительно, — согласился он.

— Пожалуй, я знаю, чем ты занимаешься, — сказал я. — Ты показываешь фокусы. Ты хороший фокусник.

— Я? — презрительно фыркнул мой попутчик. — Фокусник? Ты можешь себе представить, как я таскаюсь по вшивым детским утренникам и достаю из цилиндра кроликов?

— Значит, ты играешь в карты. Подбиваешь людей на игру и сдаешь себе роскошную карту.

— Я и какое-то вонючее шулерство! — фыркнул он. — Вот уж действительно жалкое занятие.

— Ладно, сдаюсь.

Теперь я вел машину медленно, не больше сорока миль в час, чтобы уж точно не остановили. Мы выехали на шоссе Лондон — Оксфорд и теперь катили под уклон к Денему.

И вдруг в руке моего пассажира оказался черный кожаный ремень.

— Видел такой где-нибудь раньше? — спросил он; у ремня была латунная пряжка с необычным орнаментом.

— Ой! — удивился я. — Это же точно как мой. Да это действительно мой! Где ты его взял?

Он ухмыльнулся и покачал пряжкой из стороны в сторону.

— Конечно, из твоих брюк.

Я схватился за свой ремень, вернее — попытался схватиться.

— Ты хочешь сказать, что снял его с меня, пока я вел машину? — изумился я.

Он кивнул, не спуская с меня своих маленьких крысиных глазок.

— Это невозможно, — твердо сказал я. — Для этого нужно расстегнуть пряжку и протащить ремень через все петли по кругу. Я бы увидел, как ты это делаешь. И если бы даже не увидел, наверняка бы почувствовал.

— А ты ничего не почувствовал, — сказал он торжествующе и бросил ремень себе на колени, а потом вдруг оказалось, что он держит в пальцах коричневый ботиночный шнурок. — А как насчет этого? — спросил он, болтая шнурком.

— Что насчет этого? — спросил я.

— У кого-нибудь тут, часом, не пропал шнурок из ботинка? — спросил он, широко ухмыляясь.

Я бросил взгляд на свои ботинки. В одном из них не было шнурка.

— Господи! — воскликнул я. — Да как ты это сделал? Я даже не заметил, как ты нагибаешься.

— А ты ничего не заметил, — гордо сказал пассажир. — Ты вообще не видел, чтобы я шевельнулся, и знаешь почему?

— Знаю, — кивнул я. — Потому что у тебя фантастические пальцы.

— Абсолютно верно! — воскликнул попутчик. — Быстро ты соображаешь. — Он откинулся на спинку сиденья, затянулся своей самокруткой и выпустил на ветровое стекло тонкую струйку дыма. Мужик понимал, что два его фокуса произвели на меня впечатление, и откровенно этому радовался. — Не хотелось бы мне опоздать, — сказал он. — Сколько сейчас времени?

— Да вот же часы, прямо перед тобой.

— Не верю я этим автомобильным часам, сколько сейчас по твоим?

Я поддернул рукав вверх, чтобы взглянуть на часы. Их там не было. Я взглянул на мужика, он смотрел на меня и улыбался.

— Ты и их с меня снял, — сказал я.

Он протянул руку, на его ладони лежали мои часы.

— Отличная штука, — сказал он. — Высшее качество, восемнадцатикаратное золото. И продать проще простого. Пристроить качественный товар вообще очень просто.

— Если ты не возражаешь, я бы не прочь получить их назад, — пробурчал я обиженно.

Мужик осторожно положил часы перед собой на кожаный поддон.

— Я в жизни, начальник, ничего у тебя не возьму, — сказал он. — Ты мне друг. Ты меня подвозишь.

— Рад это слышать, — немного оттаял я.

— Все, что я делаю, это просто ответ на твой вопрос, — продолжил он. — Ты спросил меня, чем я зарабатываю на хлеб, вот я тебе и показываю.

— А что у тебя еще есть из моего?

Он снова улыбнулся и начал одну за другой доставать из своих карманов принадлежащие мне вещи: мои водительские права, связку из четырех ключей, несколько фунтовых бумажек, несколько монет, письмо от моих издателей, мой дневник, маленький огрызок карандаша, зажигалку и самым последним номером — великолепное старинное кольцо моей жены с большим сапфиром и мелкими жемчужинами вокруг него. Я вез это кольцо к лондонскому ювелиру, потому что одна из жемчужинок выпала.

— А вот это уж точно отличная вещь, — сказал он, разглядывая кольцо. — Восемнадцатый век, насколько я понимаю, период Георга Третьего.

Его познания впечатляли.

— Ты прав, — подтвердил я. — Ты абсолютно прав.

Он положил кольцо на кожаный поддон рядом с другими вещами.

— Так значит, ты карманник, — сказал я.

— Ты бы сказал еще «щипач»! — возмутился попутчик. — Я не люблю это грубое вульгарное слово. Карманники — это грубые, вульгарные люди, способные только на примитивнейшую работу. Они воруют деньги у слепых старушек.

— И как же ты тогда себя называешь?

— Себя? Я — пальцедел, профессиональный пальцедел.

Он произнес это гордо и торжественно, словно сообщая мне, что он президент Королевского хирургического колледжа или архиепископ Кентерберийский.

— В жизни не слышал такого слова, — сказал я. — Ты его сам придумал?

— Конечно же, не я его придумал. Так называют тех, кто достиг вершины этой профессии. Вот ты слышал, конечно же, про златоделов. Они выполняют тончайшую работу по золоту. А я выполняю тончайшую работу пальцами, поэтому я пальцедел.