Слова Гриневского полностью сбивали мои расчёты. Если он прав, то у Бехтерева явно не было времени открыть окно и убежать из коридора вниз. Я ещё раз повторил свои действия, но на сей раз засёк время, когда добежал до лестницы, ведущей вниз, результат — сорок секунд. Если Гриневский прав, то мы должны были увидеть Бехтерева, когда вбежали в коридор, но мы его не видели, значит, либо Гриневский ошибается, либо Бехтерев не открывал окна и не кидал в него алмаз. Я ещё раз пробежал по коридору, чтобы уточнить время, тут снова открылась дверь из зала, и появился Уваров.

— Приветствую, Важин. Что это вы тут бегаете с часами?

— Пытаюсь решить уравнение с одним миллионом неизвестных. Скажите мне, только сразу, не задумываясь, сколько прошло времени между кражей алмаза и тем, когда мы бросились в погоню?

— Не задумываясь не могу. Извините, но всегда привык думать прежде, чем говорить. Т-а-а-к. Три-четыре минуты, не меньше.

— Да вы что?!

— Ну, конечно. Сначала все сидели и не понимали, что произошло. Я и Гриневский осмотрели залу, думали, сейчас будет какой-то розыгрыш, я ещё что-то тихо сказал Дормидонтову. Я у него спросил, что это за представление, или что-то в этом роде. Брюсов успел глянуть на лестницу и вернуться обратно, значит, пауза длилась минуты две. Потом чихнула эта малышка в передничке, и князь принялся за расспросы. Спрашивал что-то у вас, у дворецкого, у секретаря, и только потом вошла вторая служанка. Князь опять что-то спросил у неё, она сказала, что Бехтерев убежал с алмазом, тогда мы бросились в погоню. Минуты три прошло, точно. Вообще-то, мы все тогда проявили изрядную нерасторопность. А зачем вам это нужно?

Я объяснил.

— Так, господин Кромов здесь? Отлично, очень рад! Может быть, ему удастся разобраться в этой истории, а то, признаться, чем больше я думаю о нашем плане, тем менее осуществимым он мне представляется. Но, что бы там ни было, я сделаю всё от меня зависящее.

— Удалось собрать деньги?

Уваров хлопнул себя по карману брюк.

— Даже на сто рублей больше, чем я обещал. Так что с этим всё в порядке. Удачи вам и господину Кромову, я пойду к князю.

Уваров скрылся за дверью кабинета. Теперь в задаче, что я пытался решить, установился полный сумбур. Если прав Уваров с определением промежутка времени, то Бехтерев мог, не торопясь, пробежать несколько раз по коридору, открыть окно, заглянуть в комнаты и спрятаться за дверью. Я решил больше не ломать себе голову и дожидаться Кромова с надеждой, что он достигнет более плодотворных результатов, чем я. Мне пришлось прождать ещё около десяти минут, наконец, Кромов открыл дверь и вышел в коридор. Он тяжело выдохнул, как будто ворочал мешки с песком, и облокотился на подоконник.

— Удалось? — спросил я.

— Возможно, Важин, возможно. Могу сказать, что пресса в наш век — это великая сила. Люди сомневаются в сказанном, но верят напечатанному. Пока Бехтерев не сказал мне всего, по большому счёту, он ещё ничего мне не сказал. Но я считаю, что главное достигнуто. Это был нелёгкий разговор. В этом человеке просто буря разноречивых страстей. Сначала он молчал, потом, когда я рассказал о помолвке, стал кричать на меня, называя шпионом князя и прочее. И тогда я пустил в бой свой главный резерв. Я показал одну газету, потом вторую, потом третью. Он читал, недоверчиво хмыкал, осматривал газеты с первой до последней страницы, и, наконец, до него стала доходить правда. И я готов поспорить на что угодно, Важин, он не знал о помолвке! Невозможно так сыграть удивление, недоверие и, наконец, отчаяние, когда он начал понимать, что я не пытаюсь его обмануть. Я сидел в метре от него и внимательно наблюдал за его реакцией, и я вам говорю совершенно ответственно — ни тени фальши, ни тени наигранности. Эта новость, как я и предполагал, стала для Бехтерева как гром среди ясного неба.

— Ну и каков результат? Что он вам рассказал?

— Пока ничего. Я спросил, готов ли он теперь рассказать о том, что совершил. Он попросил на несколько минут оставить его, чтобы собраться с мыслями.

— Думаете, он всё выложит?

— Думаю, да. А вы вспомнили?

— Что?

— То, что тревожит вас в связи с фотографиями в газете.

— О господи, я об этом совсем забыл. Я пытался с часами в руках установить, что мог успеть сделать Бехтерев, пока мы не открыли дверь, и ещё я расспросил Дашу, вы помните, она столкнулась с ним в коридоре, чтобы узнать, что она видела.

— Отлично! Что же вы выяснили?

— Ничего. Так как разнятся показания в главном, через сколько мы побежали за Бехтеревым, то получается, что у него либо вообще не было времени ни на что, и он должен был прямиком бежать к двери и прятаться, либо он мог чувствовать себя вполне вольготно. Гриневский говорит, что мы побежали через полминуты, Уваров — через три-четыре, моё же время где-то посередине.

— А Дарья?

— Она выходила из кабинета, увидев Бехтерева, со страху дала задний ход, закрылась и просидела там какое-то время, определить которое для неё выше человеческих возможностей. Ей, видите ли, показалось, что Бехтерев бежит прямо на неё. Потом открыла дверь, пересекла коридор и вошла в залу.

— Что ж, — Кромов развёл руками, — тогда вернёмся к нашему арестанту. Поручик по-прежнему остаётся нашей единственной надеждой на успех.

Мы вошли в комнату. В углу на стуле сидел Захар, строго выполняющий приказ своего хозяина. Поручик сидел на небольшом диване у стены перед низким столиком, на котором лежали купленные Кромовым газеты. С того часа, когда я его видел, Бехтерев сильно изменился. Ещё три часа назад он был полным сил и ярости человеком, который с презрением и ненавистью смотрел на окружающих, сейчас же он был совершенно разбит. Он сидел, согнув спину, лоб был покрыт каплями пота, и, казалось, не мог отвести взгляд от фотографии в газете на столе перед ним. Мы взяли стулья и сели рядом.

— Ну как? — спросил Кромов, — вы подумали?

Бехтерев поднял на нас глаза. При взгляде на меня он сощурился, будто пытаясь что-то вспомнить.

— А, Важин, — голос у поручика заметно ослаб, — мы, кажется, сегодня с вами уже виделись?

— Да, виделись. Но разговор у нас не получился.

— Возможно. Я готов ответить на ваши вопросы господа, а вы уж действуйте, как сочтёте нужным. Что вы хотите знать?

— Скажите, — начал Кромов, — я так понимаю, что после разрыва с Марией Вышатовой вы считали виновником этого её отца?

— Да. Она как-то намекнула мне, что он считает меня не слишком блестящей партией для своей дочери.

— А что дальше?

— Дальше? А дальше она со мной практически перестала видеться. В их дом меня не приглашали. Мне доводилось бывать только на официальных мероприятиях фонда, но Марии там не было. Позвольте мне не рассказывать, как я постепенно скатился до образа жизни забулдыги, в этом мало для меня приятного.