— Чертово давление, — пожаловалась Клара, постучала по мигающей ало лампочке и, с натугой включив скорость, под звяканье кардана тронулась. Казалось, порулила не в аэропорт — к месту вечной стоянки транспортного средства.

И снова потянулись вдоль дороги ландшафты — унылые, скучные, припорошенные хилым снежком. Совсем размякла, рассопливилась, ударилась в распутство зимушка-зима.

— Так, вот здесь семьдесят шестой, кажись, есть. — Не доезжая до железнодорожной станции, Клара прижалась влево, лихо развернулась и встала на бензоколонке — возиться с баком, заправочным шпалером и проклятущим металлом. Бродов же, пользуясь моментом, вытащил пачку долларов, запечатанную банковской лентой, с рожами дяди Франклина, радостно ухмыльнулся и сунул в «бардачок». Для него это пустяковина, а Женьке будет приятно.

— Бензин дерьмо, спинным мозгом чую — этилированный, — прокомментировала процесс Клара, благополучно завелась и через четверть часа уже прощалась на парковке у аэровокзала. — Ну, Данила, счастливо долететь. Позвони оттуда, скажи, что и когда, мы встретим. Эх, завидую тебе белой завистью: Египет, фараоны. Вот, возьми на дорожку, еще неизвестно, какой у них там харч, — и протянула Бродову увесистый пакет внушительных размеров. — Да бери ты, бери, нам с Женькой все одно не сожрать. А потом мне мучное вообще вредно.

Смешно так сказала, нараспев, с артикуляцией кота Матроскина — у нас, мол, этой сметаны — завались.

— Ну, спасибо, Клара, спасибо. Этого я тебе до смерти не забуду, — усмехнулся Бродов и покачал съестное на руке. — Ну ладно, пойду.

Он чмокнул Клару в ноздреватую щеку, вылез, повесил сумку на широченное плечо и, уже закрывая дверь, сказал:

— Встречать, надеюсь, будете на новой тачке. В «бардачке» посмотри.

Данила улыбнулся, резко хлопнул дверью и, широко шагая, подался к зданию аэровокзала. Настроение у него было лучше некуда.

Не только у него — на второй этаж Пулково-1 прибывали путешественники, являющие собой даже на первый взгляд воплощение счастья. Словно очумелые бросались они к стойке с логотипом турфирмы, хватались за конверты с авиабилетами и ваучерами[58], шуршали документами, рассматривали их, любовно убирали и изнемогали от нетерпения. Глаза их при этом лихорадочно блестели, губы улыбались, члены подергивались. Многие уже успели набраться на дорожку, им было хорошо и без Нила, и без пирамид… Руссо туристо, облико морале.

«Да, похоже, вояж у меня намечается знатный». Бродов, ничем не выделяясь из масс, получил конверт, проверил содержимое, с удовлетворением крякнул и принялся ждать. Вернее, знакомиться с Мариной, Аленой, Валентиной Степановной, Мишаней, Тарасом и четой Стародворских. Наших соотечественников, заранее терзаемых ностальгией, резко и конкретно потянуло к сближению. Наконец великодушно скомандовали на посадку, начался великий шмон, копание в белье и постепенное подтягивание к магазину тэкс фри. Отечество здесь было в своем репертуаре — питейно-алкогольном ликероводочном, а ценники такие, что даже Бродов удивился. Впрочем, предавался удивлению он недолго — подъехали автобусы, забрали народ и быстренько перекантовали на летное поле. К огромному, не вызывающему дурных эмоций аэробусу. Здесь их уже ждали с нетерпением пограничники, стюардессы и энергичная дама в штатском. Взгляд, нижние конечности и броская фигура были у нее, как у секретарши Бродова.

И вот свершилось — люди поднялись внутрь, расселись по местам, пристегнули ремни. Могуче рявкнули турбины, аэробус вздрогнул, с готовностью взял старт и все быстрее покатился по полю. Рванули за корму елки лесополосы, шасси резиново отбарабанило марш прощания, моторы выдали на гора всю мощность. И пассажиры, невзирая на заложенные уши, вздохнули с облегчением — ура, взлетели. Обстановка сразу сделалась непринужденной, теплой и какой-то дружественной. Если что — так все товарищи по несчастью. А тут еще стюардессы выкатили тележки, уставленные емкостями с горячительным, хоть и за бешеную цену, как в последний раз, но с гарантией не левым, не паленым, фирменным. Народ денег не жалел, брал — впереди еще предстояла мягкая посадка. В общем, скоро в самолете стало жутко весело — шум, гам, смех, хождение по салону, заигрывание без пряников, паломничество в туалет. Ржали — не по понятиям, по-лошадиному, — два набравшихся братка, ходил, занудничал, напрашивался на скандал какой-то самоуверенный сынок Израилев. Шибко, видимо, переживал, что едет к арабам в лапы.

«Э, милый, двигал бы тебе к себе в сектор Газа, — мысленно пожелал ему Бродов, с неодобрением вздохнул и хмуро покосился на бандитов. — Эко как радуются-то. Вот тебе и не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна». Потом он побаловался минералкой, съел аэрофлотовский обед и, глянув сквозь стекло иллюминатора на море белоснежных облаков, заснул. Приснились ему, как всегда, — башня, мерное ее коловращение и женский певучий голос. Черт знает как похожий на голос незнакомки из «Волги».

Малая планета Нибиру, мобильная строгая зона

«Тики-так, и что мы имеем. — Ан неторопливо подошел к котлу, закатал рукав малиновой зеко-робы и, достав из жижи корень ханумака — побелевший, ломкий, надо думать, уже дошедший до кондиции, не спеша, со знанием дела раскусил. — М-м-м, рановато, надо бы еще».

Да, торопиться здесь совсем не следовало — пропитка ханумака экстрактом соды дело основательное, важное, так сказать, фундамент всего процесса. Поспешишь — ануннаков насмешишь. Очень, очень серьезных ануннаков. Так что самому будет совсем не до смеха. Да, суета, неосмотрительность, блуд, — сколько из-за них случается несчастий и обломов. Взять хотя бы его самого… Из Вседорбийской Академии наук, с поста Корректора Верховного Совета сюда, в четвертый блок мобильной строгой зоны на Нибиру. И черта ему было в том перевороте? Главный членотряс империи как сидел на своем троне, так и сидит, а он вот здесь, в дерьме, лепилой… Готовит ширево для местных блатарей. Да, как ни крути, а что-то жизненный путь извилист, словно след гуся-вертихвоста на воде. Зато уж планета-то Нибиру летит по строго выверенной, рассчитанной орбите — вытянутой, эллиптической, проложенной в запретной зоне. Ни тебе пассажирских звездолетов, ни тебе грузовых, ни тебе прогулочных яхт. Идиотов нет — имперские крейсера бьют на поражение. Фотонным, глубоко поляризованным лучом. Вдрызг…

Жижа в баке между тем вспенилась, забурлила, покрылась пузырями, и Ан привычно, поминая всех богов, принялся грузить корневища в корзину — на просушку. Затем они были смешаны с «кислятиной» и с «горючкой», обработаны «дурилкой» с нейтрализующим составом, полученный раствор процежен, отфильтрован и остужен, а вторяк неспешно выпарен до посадки на корку. Наконец на донышках и стенках реторты остался самый смак, самый цимес, блестящая твердая пленка.

«Тэк-с, — одобрил свои действия Ан, налил дистиллированной воды, довел раствор до кипения и поставил на холод остывать. — Нате, задавитесь».

На душе у него было пакостно — это что же, и дальше все будет так? Он, Хранитель Истины и Посвященный в Мудрость, будет готовить ширево для всякой сволоты? Здесь, в этом галактическом гадюшнике, летящем по эллиптической орбите? Ну, блин, жизнь, в пору околеть. Только вот и тут засада, наиполнейший облом. Он же происходит из Касты Бессмертных, из тех, у кого дезактивирован ген, отвечающий за старение. А значит, сам он и его потомки будут гнить на этой чертовой Нибиру до скончания веков — так решил наигуманнейший и наисправедливейший имперский суд. Собственно, как до скончания веков — нужны, естественно, процедуры, профилактические вакцинации, но все равно это очень надолго. Можно, конечно, исхитриться и всадить пику-кишкорез себе под подбородок. Твердо, глубоко, чтобы раз и навсегда. Но это табу, тяжкий грех, нарушение Гармонии — страшно распоряжаться тем, что тебе не принадлежит. Так что придется скоблиться дальше, выживать, коптить искусственное небо Нибиру. Впрочем, какое там, к черту, небо — хаос перекрытий подземной тюрьмы, расположенной у самой преисподней.