«Верю, о, Константин, что узрел ты самого Аполлона, который вместе с Викторией преподнес тебе лавровые венцы, а в каждом содержалось предсказание тридцати лет. Почему же я употребляю слово: верю? Ты узрел бога, а в его лице узнал самого себя; бога, что будет править всем миром, как свидетельствуют вдохновенные песни пророков. Полагаю, что предсказание сие только сейчас начинает сбываться. Ибо ты — как тот бог, молод, прекрасен и несешь спасение! И справедливо ты одарил тот чудный храм так, что не пристало теперь вспоминать прежние жертвы».

Как выглядели упомянутые знаки в лавровых венках, сейчас можно только догадываться. Речь идет либо о полных римских цифрах, то есть XXX, либо о Т — первой букве латинского слова ter («трижды»), вписанной в цифру X, что означало «три раза по десять». Если Константин действительно представлял себе тот знак как вид монограммы, это было бы тем более интересно с учетом позднейшего знамения и христианского символа.

На всю эту историю следует обратить серьезнейшее внимание и запомнить. Во-первых, она является бесспорным свидетельством тогдашних религиозных воззрений Константина, а во-вторых, показывает, насколько далеко идущими и амбициозными были его политические планы. Император апеллировал к очень древним мечтам человечества о золотом веке, который наступит, когда Солнце счастья и справедливости воссияет над землей. Поэтическое описание этого светлого будущего содержится в знаменитой четвертой эклоге Вергилия, и ритор, несомненно, ее имел в виду, когда упоминал о вдохновенных песнопениях пророков. Пропаганда Константина объясняла, что счастливый век уже близок, ибо цезарь есть воплощение самого бога или как минимум его соратник и ближайший, так сказать, товарищ. Такая версия популяризировалась в основном на монетах, где чеканили разные варианты надписи: Soli Comiti Constantini Augusti — Солнцу — Товарищу Константина Августа.

В том же панегирике приводилась и родословная Константина, правда, с оговоркой, что известна она лишь избранным. Так вот, оказывается, предком его был Клавдий II Готский, правивший в 268–270 гг. Родство это было, разумеется, чистейшей фикцией и придумано, чтобы утвердить права Константина на трон; впрочем, автор речи говорит без обиняков: «Среди всех обладающих этим высоким достоинством ты отличаешься тем, что родился императором. Властителем тебя сделала не какая-нибудь случайная воля людей или благоприятное стечение обстоятельств; родившись, ты получил империю».

Эта хвалебная речь была произнесена в Тревире, но сам оратор родился в городе Августодунум, то есть нынешнем Аутуне, между Луарой и Соной. Он с завистью взирал на развернутое Константином строительство в Тревире: воздвигаемые новые городские стены, цирк, дворец, базилики. В связи этим в речи выражалось благое пожелание, чтобы императорские милости пролились и на Августодунум: «И у нас имеется святилище Аполлона, его роща и источник, а значит, твое божество живет и на нашей земле». И автор заранее выражал радость, что властитель не поскупится, пожалует дары и привилегии, достойные местночтимых божеств. Ритор не ошибся, так как императорская канцелярия, вне всякого сомнения, уже заранее одобрила его пожелания и просьбы. Константин посетил Августодунум в следующем, 311 г. Церемония по своему характеру ничем не отличалась от подобных мероприятий, имевших место во все эпохи и во всех странах со времен фараонов до наших дней. На празднично украшенных улицах цезаря встречали толпы народа, присутствовали всевозможные местные организации и объединения со своей символикой, из храмов были вынесены статуи местных божеств. Оркестр, единственный в этом убогом городишке, приветствовал высокого гостя несколько раз в разных пунктах, перебегая с места на место напрямик дворами и переулками, тогда как императорский кортеж двигался медленно и торжественно по центральным улицам. Милостивый правитель простил все задолженности по налогам за последнюю пятилетку, благодаря чему под родной кров смогли вернуться многие должники, скрывавшиеся по лесам и дальним странам. Снижена была также на 1/5 дань, вносимая Августодунумом в государственную казну. А известно нам все это из очередной хвалебной речи, произнесенной опять же в Тревире ранней весной следующего 312 г.

Но Константин слушал сей панегирик невнимательно, так как мыслями был далеко: тогда его заботил неизбежный и давно назревавший конфликт с Максенцием, правителем Италии.

Максенций казался легкой жертвой, ведь его войска были не столь закалены в боях, как северные легионы, в Италии распространялся голод, народ волновался, и даже в самом Риме доходило до беспорядков. К тому же у Максенция не было союзников, тогда как Константин договорился с Лицинием, обещав тому руку своей родной сестры, Констанции. Оба собирались разделить империю между собой: Константин получил бы все западные провинции, а Лициний — весь Восток. Это, в свою очередь, не могло понравиться Максиму Дазе, правителю восточных земель империи, но он не мог оказать никакой конкретной помощи хозяину Рима, и не только по причине своей отдаленности. Ему приходилось защищать восточную границу и готовить поход в Армению. А тут еще, как назло, после слабых дождей в 312 г. случился неурожай, начался голод, какая-то неведомая зараза, поражавшая в основном глаза.

Итак, тетрархи следили друг за другом, а отношения между ними были, как между вражескими государствами. Евсевий, современник и свидетель этих событий, описывает приближение неизбежной гражданской войны не без преувеличения, но весьма красочно: «Моря стали небезопасны, а те, кто откуда бы то ни было прибывали на судах, должны были готовиться к возможным мукам и пыткам, и что у них силой вырвут признание, будто подосланы они неприятелем, и что, наконец, примут они смерть на кресте или костре. Всюду ковали мечи, щиты, копья и доспехи, готовили снаряды и всякую воинскую амуницию, снаряжали триеры для войны на море. Все думали только о том, что враг может напасть в любой момент».

Своеобразной репетицией настоящей войны между цезарями стало возвращение Максенцием Африки, скорее всего в 310 г.; но уже в следующем он вынужден был отдать Константину Испанию. Ясно было, что на Италию нападут из-за Альп, поэтому Максенций разместил в долине Пада (сейчас — река По) крупнейшие воинские формирования: 170 000 пехоты и 16 000 кавалерии. Штаб-квартира и воинские склады располагались в Вероне и ее окрестностях. Отсюда следовало, что нападения ждали скорее с востока или севера, то есть из провинций, подвластных Лицинию. Или Максенций собирался ударить первым? Ведь он мог форсированным маршем вверх по долине Адидже дойти до Альп, преодолеть перевалы и занять земли по верхнему и среднему Дунаю.

Однако Константин опередил противника, преодолев Альпы по западным перевалам в конце лета. Силы его были сравнительно невелики, всего около тридцати тысяч солдат, но зато отборных, в основном из германских племен.

Сначала взяли город Segusio, нынешняя Суза в Пьемонте, причем Константин строго-настрого запретил какие бы то ни было грабежи. Весть об этом моментально разошлась по всей Италии, и во время последующих боевых действий население вело себя пассивно. Под Турином (Augusta Taurinorum) кавалеристы Максенция потерпели поражение, и город открыл ворота, следующим сдался Милан. Повторно разбили кавалерию Максенция под Бриксией (Brixia), сейчас Брешия, и начали осаду Вероны. Состоялась кровавая битва, так как префект Максенция, Руриций Помпеян, пытался прийти городу на помощь. Константин победил, Верона сдалась, затем захватили Мантую и Аквилею.