Кевин прислоняется к стене и вытирает лоб рукавом пиджака.

– Я спросил у аптекаря фолиевую кислоту, чтобы завести двигатель. А он сказал, что мой двигатель в отличном состоянии, если мне нужна фолиевая кислота. – Он хмурится и сжимает челюсти. – А потом он спросил, сколько мне лет. «Простите? – говорю я. – Но какое отношение ко всему этому имеет мой возраст?» Аптекарь заржал, и старушки, стоявшие в очереди, тоже. Они так развеселились, что им пришлось скрещивать ноги, и аптекарь направил их в отдел прокладок.

– Прокладок для двигателя, – говорю я, пытаясь не расхохотаться. – Не переживай. Что вообще старушки знают о прокладках!

– А вот и знают, – возражает Кевин. – Моя бабушка вечно их покупает.

Кевин в бешенстве мчится прочь, да так резво, что у него лопается лямка рюкзака.

Таблетки фолиевой кислоты выглядят совсем нестрашно: они маленькие и белые, похожие на бумажные кружочки, которые остаются от дырокола. Я разглядываю пузырек по дороге домой и все еще держу его в руках, входя в дом. Ошибка! Мама дома.

– Что это у тебя там? – спрашивает она, и мне приходится проделывать старый трюк, когда предметы исчезают у меня за спиной и пропадают в брюках.

– Ничего, – отвечаю я, хватаясь за задницу, чтобы пузырек не выпал через штанину.

– А, ну ладно. – Мама заводит пластинку о своих проблемах с пищеварением. – Вот честно, понятия не имею, с какой стороны у меня польется на этот раз. Но свет в конце тоннеля уже виден. – Она потирает нос. – Правда, его загораживает вся эта гора тертой моркови.

– Ты и на прошлой неделе болела, – отвечаю я, сжимая ягодицы. – Видимо, дело в еде, которую ты приносишь с работой. – И снова сжатие.

Мама смеется:

– Уверяю тебя, к работе это не имеет никакого отношения. Ты же тоже это все ешь, так?

И тут я спрашиваю ее:

– А ты точно не умираешь? И не скрываешь от меня этого? – Сжатие.

Мама говорит, что, разумеется, умирает. Все мы медленно умираем с самого момента рождения. Лучшего объяснения она придумать не может. В любом случае, в ближайшем будущем прощаться с жизнью она не намерена, и мне тоже переживать не стоит.

– Ну ладно, – отвечаю я. – Просто я не могу тебя потерять.

Похоже, пузырек все-таки заскользил вниз, и я напрягаю задницу еще сильнее.

Мама толкает меня локтем, улыбаясь:

– Ну все, хватит стоять в коридоре и психовать из-за того, что не случится. Можешь мне поверить: я не умираю. Мы никогда не расстанемся, Дэн Хоуп.

Я не могу пошевелиться, и дело тут вовсе не в фолиевой кислоте, застрявшей у меня в штанах. Просто, как я ни стараюсь, не могу не думать о том, что эти слова сказал мне однажды папа.

Во вторник я пытаюсь вернуть Джо медаль. Святой Гавриил мне совершенно не помогает; напротив, он делает все только хуже. У меня в списке почти ничего и не осталось уже, и я не верю, что святой поможет мне исполнить мечту. Пусть лучше Грейс отдаст его какому-нибудь несчастному, который действительно нуждается в исцелении.

– Именно по этой причине он тебе все еще нужен. Ты несчастен, и ты нуждаешься в исцелении, – повторяет мои слова Джо, вжимая святого Гавриила обратно мне в ладонь. Секунду она удерживает мою руку в своей. – Храни его. Я не приму его обратно. Я знаю, что ты не расскажешь мне, что с тобой происходит, но, пожалуйста, пойми, святой Гавриил на твоей стороне… – И она с ученым видом продолжает: – Вспомни, как он послал мне перо. Это был знак из загробного мира. Я верила, поэтому случилось чудо!

Краем глаза я вижу, что на нас таращится Кристофер, и выдергиваю руку из тисков Джо. Слишком поздно – Кристофер уже отвернулся.

– Аллилуйя, Джо, – говорю я сурово. – Но, пожалуйста, не рассказывай мне, что я чувствую. И, как я уже отмечал, у меня свое мнение о том, откуда появляются птичьи перья.

Я пихаю медаль обратно в карман, и перед внутренним взором у меня стоит образ птичьей задницы. Джо говорит:

– Я знаю, что тебе больно, и поэтому постараюсь простить. К твоему сведению, когда бабушка послала мне знак, поблизости не было никаких птиц, – выкрикивает она на ходу. – А еще тебе надо чистить зубы святой водой, потому что из твоего рта вырываются очень жестокие слова.

И она с грустным видом удаляется.

Что, теперь уже жестоко не верить в кусок металла? Жестоко злиться на то, что мой друг Кристофер покинул меня из-за него? А жестоко ли то, что ничто из моего глупого списка не сбывается? Я что, с ума сошел, задавать себе все эти тупые вопросы про то, что жестоко, а что нет? Мне пришлось вычеркнуть велосипед, когда мама сказала, что на Рождество подарит мне какую-то приятную мелочь. А пункт номер три я исключил, когда Чарлз Скаллибоунс принес еще одного пирата, лодку с веслами, скелет и Австралию (она свалилась с Земли на моей модели планет).

Джо оборачивается и смотрит на меня еще раз; я торчу посреди оживленной площадки, как дротик в мишени. Я корчу рожи, и она задирает голову и утопывает к женскому туалету. Тут ко мне трусцой подбегает Кевин Каммингс и сочувственно пихает меня в плечо. Я отвечаю тычком в живот и говорю:

– Ты что, не видишь, я занят?

– Занят тем, что не встречаешься с Джо, – отвечает Кевин. – Она казалась не слишком довольной.

– Ничего, скоро забудет.

Кевин пожимает плечами:

– Я надеюсь, ты тоже забудешь. Вчера, когда мы с тобой распрощались, я встретил Стэна. Вполне может быть, что я поздравил его с грядущим отцовством. – Кевин нагибается. Не самая плохая идея: похоже, я схватил его за джемпер. – Я ведь скрестил пальцы, а значит, мне необязательно было хранить тайну. – Он так визжит, что у меня уши начинают кровоточить.

– Это что, шутка? – Я злобно дышу ему прямо в лицо. – Или это ты так мстишь за фолиевую кислоту?

– Я не шучу, – отвечает он, прячась в джемпер. – Я правда скрестил пальцы.

Оказывается, стены в туалете очень твердые; я обнаруживаю это, побившись об одну из них головой.

– Нет, нет, это все происходит не со мной.

– С тобой, – шепчет Кевин.

Спасибо тебе, Кевин-буревестник. Теперь я знаю, что апокалипсис близится. Остаток дня, пока мисс Парфитт говорит про проект «Природу уважает каждый», я под партой пишу завещание: