– Так. – Бродов взял стакан, горестно вздохнул, залпом осушив до дна, помянул Женьку и Клару. – Ну теперь все, в принципе, ясно. Давай, освещай подробности.

– Экий же ты дотошный, брат. И хрена ли тебе в этих подробностях? – усмехнулся Серафим, тоже выпил, отдулся и обратил свое внимание на капустку. – Забыл, что ли, чем меньше знаешь, тем легче спишь. Жизнью проверено, причем неоднократно. И в полной мере. – Глянул на Бродова, перестал жевать и сразу же покладисто опустил глаза. – Ладно, ладно, не лезь в бутылку. В одной упряжке, так в одной упряжке, в унисон, так в унисон… Гм… У вас, как ты уже, наверное, понял, здесь свалка, клоака, проходной двор. Всякой твари по паре, заходи, кто хошь. И заходят, да еще как. Наши тоже прислали делегацию, давно еще, с исследовательской целью. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Во имя президента, конституции и Вседорбийской национальной идеи. А мне на эту идею было насрать, и я подался в бега, то бишь в дезертиры. До сих пор ищут с легавыми собаками. Да только хрен им собачий – я оглядываюсь на бегу. Всегда настороже, всегда на стреме, знаешь, как в этой песне вашей: «Ни минуты покоя, ни секунды покоя… тра-та-та, что это такое…»

И, о господи, этот патентованный убийца, гуманоид из пробирки, бодро, на хорошем русском запел. Причем с драйвом, с интонацией, с напором, помогая себе ритмичными телодвижениями. Однако пел Серафим недолго – выкинув невиданное коленце, он замолк, выругался, сел и дружески улыбнулся Бродову.

– Икорки-то, вот, возьми, не стесняйся. Лососевая, небось, не от минтая. По сравнению с ней наша, добываемая из карпа Ре, – отрава, суррогат, скисшие помои. Пусть ее там хавают у нас на высшем уровне. – Он криво усмехнулся, раскатисто икнул и вилкой показал куда-то в потолок. – Так вот, к вопросу о наших. Я славно провел время у этих клоунов в подвале – не только мебель портил, но еще и разговоры разговаривал. А как услышал про отморозков из канареечного минивана, что корешу твоему пустили кровь, так стало, Даня, мне смешно. До слез. Мы ведь, поверь мне, не сами по себе, кто-то нас, как кукол тряпочных, дергает все время за нитки. И тебя, и меня, и человечество твое, и ваших, и наших, и чужих. Всех. Сейчас поймешь, к чему я это говорю, не потеряешь, надеюсь, ход моих мыслей. А крутятся они, мои мысли, вокруг торгового концерна «Альтаир», в распоряжении которого находятся такие точно канареечные миниваны. Знаешь, импорт-экспорт, банковская фигня, филиалы по всему этому вашему голубому шарику. И такие вот поносные микроавтобусы, с отмороженными, на все готовыми уродами. О, у моих бывших сослуживцев прямо-таки непреодолимая тяга к желтому. И еще горячее, прямо-таки пламенное желание загребать жар чужими руками. Потому они всегда и маскируются, и не высовываются, и косят под других, ищут, а вернее, лепят бессловесных исполнителей своей воли. Впрочем, ладно, разговор сейчас не об этом. И даже не о том, что я должен взять у них одну маленькую штучку, и не о том, что помочь мне можешь в этом деле только ты, и без колебания пойдешь навстречу, потому как мои бывшие однополчане ухайдакали твоего лучшего друга. А разговор у нас, Даня, о том, что не далее как сегодня утром мне позвонила какая-то баба и на чистейшем русском языке выдала конкретное ЦУ: что если, мол, интересует меня та маленькая штучка и, как следствие, ассурский Первый брат, то прямая мне дорога на Петроградскую, в подвал к двум мудакам с инициативой Мише и Паше. Такая вот, блин, общительная фемина – в курсе и про тебя, и про меня, и про соратничков моих, мать их за ногу. Вот бы поиметь такую. Только, боюсь, такая сама оттрахает кого угодно.

В голосе его слышались растерянность, испуг и тихое непротивление злу. Командных обертонов что-то в нем не наблюдалось.

– А что это за маленькая штучка, к которой ты имеешь такой огромный интерес? – Бродов развивать тему не стал, взялся, как учили, за зернистую. – Ну эта, маленькая и блестящая?

В голове его вертелись мысли, связанные с Великим Комбинатором: о батистовых портянках, о снежно-белых штанах, об аргентинском танго с интригующим названием: «У моей девочки есть одна маленькая штучка». Интересно, к чему бы это?

– Это лекарство, особая вакцина, – не сразу, после паузы ответил Серафим. – Профилактическое средство, чтоб не сдохнуть от старости. Если бы только знал, сколько мне лет. Столько не живут. Да еще с бабами.

Ну да, я старый, больной, и год не был в бане. Меня девушки не любят…

– А ты молодец, следишь за здоровьем, – веско похвалил его Бродов, кивнул и разом отбросил мысли о сыне турецкоподданного. – Слушай, а все же что этим твоим однополчанам здесь надо? Столько лет уже сидят, портят атмосферу, медом, что ли, здесь намазано?

– Давай на эту тему потом, – отмахнулся Серафим. – О ней надо с трезвой головой. Ты лучше точно мне скажи – пойдешь? Согласен или нет?

Добро так спросил, ласково, глядя, ухмыляясь, в глаза. А взгляд – пронизывающий, ищущий, опасный, словно острие меча.

– А что, разве и так не ясно? – возмутился Бродов. – Друга моего лучшего взорвали, меня пытались убить, ведут себя вызывающе, в нехорошей манере. И что ж, я им это спущу? Схожу, схожу, обязательно схожу, да еще друзей приведу, в коленках не слабых. Будет тебе, Сима, тот самый эликсир, всю жизнь на аптеку работать не будешь.

– Друзей? – хмыкнул Серафим, почесал скулу, и лицо его выразило вежливое презрение. – Если только они не ассуры, то не надо, останешься один. У Рхата там поставлен хрональный директатор.

– И что, хорошо стоит? – с хрустом раскусил огурчик Бродов. – А Рхат, он кто, блондин, брюнет? И одно яйцо у него левое, а другое правое?

Ему вдруг стало до омерзения тошно. Сидит он тут, водку под икорку, с балычком, а Женька с Кларой давно того… Да надо, блин, не разговоры разговаривать, а двигать резать тем супостатам глотки. Клинок есть, настрой тоже, наколку Сима сейчас даст. Конкретно будем посмотреть, какой там у Рхата директатор…

– Директатор, Даня, это форсированный хронокрут, – пояснил Потрошитель, – то есть пси-модулирующий генератор бета-корректирующий свойства континуума. У Рхата он обычно настроен на пи-режим. А это значит, что порох не горит, лазеры не активируются и бластеры не излучают. И все решает только звонкий, издающий песню смерти клинок. И уж поверь мне, Даня, Рхат им владеет весьма неплохо – он мега-лицензированный элитный супербоец тотально специализированного пятого класса. – Серафим замолк, пригорюнился, на лицо его набежала тень. – Мне с ним никак. Армированный скелет, гипертрофированные мышцы, раданиевый активатор, вживленный в мозжечок. Плюс качественно промытые, лишенные всего ануннакского мозги. Чудовище, зверюга, неистовый монстр, обкатанная машина для убийства. Имеет спецзвание обер-вивисектора, сто двадцать восемь полных доз и подчиняется лично Гвару, кураторщику экспедиции. Его боятся все, даже сам Гвар. А тот уж, Даня, далеко не трус, из касты Черных, Шкуродеров. Из тех самых жутких шкуродеров-кишкорезов, что делали Большой Погром, участвовали в Пятой Чистке и вырезали Второй Парламент. А потом и Третий, – закончил Серафим, потупился и тихо, очень значимо вздохнул. Видимо, и впрямь те шкуродеры-кишкорезы были очень серьезные ребята. А стало быть, Рхат – вообще вырви глаз.