«Понимаешь, – начал свой былинный рассказ Юлька, – Сидорова мне вчера приснилась. Голая».

«Ого, – сказал я, – и как Сидорова голая?»

Это был, конечно, самый важный вопрос. Настолько же важный, насколько и логичный.

«Да голая была не Сидорова. А Ким Бейсингер. То есть голова – от Сидоровой, а голое тело – от Ким Бейсингер. Мы вчера с пацанами в видеосалон ходили на „Девять с половиной недель“. Вот у меня и наложилось одно на другое».

«И чего? Приснилась и приснилась…» – удивился я.

«Ага! Конечно! Сидорова же в этом сне ползла ко мне по полу, как Ким Бейсингер в фильме. Я когда сейчас увидел, как она к нам идет, сразу все опять представил».

Я мечтательно закатил глаза. Голая Ким Бейсингер с головой от Сидоровой, ползущая к нам, очевидно, должна была вызвать эротические ассоциации. Но мне стало страшно.

Потом, во взрослой жизни, я часто утешал знакомых девушек этой историей, резюмируя:

«Если кто-то из ваших знакомых мужчин при виде вас вдруг начинает вести себя странно, не переживайте. Просто накануне вы ему приснились».

В советской школе было много странного.

Например, фестиваль союзных республик. В нашей школе такой проводили.

В рамках этих мистерий каждый класс представлял одну из пятнадцати республик. Национальный костюм, блюда, история.

Мне особенно запомнился один такой фестиваль.

Наш класс изображал, кажется, Эстонию. Про еду, обычаи и прочее деталей в моей памяти не сохранилось. А вот национальные наряды до сих пор стоят перед глазами. Наши девочки пришли в мини-юбках. Не знаю, что их торкнуло. Может, они так трактовали вольный дух Прибалтики, близость к Западу. А это был уже восьмой класс, на секундочку. И девочки у нас уродились на славу, лошадка к лошадке, как на подбор. Это мы, мелкопородистые самцы, в те годы были еще пони.

Мне в то время нравилась одноклассница. Так, ничего серьезного, в режиме легкой простуды, навылет, кость не задета. Ну, пару раз проводил до дома. Ну, дал списать на литературе. Даже на прелюдию не тянет.

Голые ноги моей симпатии на том празднике были самыми голыми. Она и без этой злосчастной Эстонии считалась самой ногастой девочкой в школе. Ее за это так и прозвали – «Миниюбкина».

Фестиваль пятнадцати союзных республик в тот день удался на славу: Эстония подралась с Киргизией.

Моя Миниюбкина и девочка из другого класса, представлявшего Киргизию, тоже, кстати, ничего себе, сцепились из-за батона хлеба. Буквально. Всем участникам в конце мероприятия начали раздавать оставшиеся национальные блюда с собой по домам (хлеб – это же национальное киргизское блюдо, общеизвестный факт), и красотки не поделили этот батон.

Они немилосердно трепали друг друга за волосы, катаясь по полу. В мини-юбках. Бодро так, не по-эстонски. Физрук с трудовиком честно пытались их растащить.

Мальчишки все как один столпились вокруг: стоим, не дышим.

Ко мне тихо, со спины, подошла наша классная руководительница. Она, добрая душа, решила воспользоваться моментом для спасения хорошего мальчика от плохой девочки и с этой целью прошептала мне на ухо:

«Вот видишь, Батлук, срам-то какой, а ты с ней дружишь».

Я стоял, охал, поддакивал и осуждающе качал головой, приговаривая:

«Да, Надежда Васильевна, ужас, ужас».

А сам уже влюблен в нее до смерти и хочу лишь одного – чтобы эта драка никогда не закончилась.

В школе я был очень влюбчив. Мог влюбиться в фонарный столб.

Одно время я сходил с ума по девочке старше себя. Никаких деталей ее светлого образа на подкорке не сохранилось. Помню только ее школьную юбку, короче обычной, и сверкающие коленки.

Это была страсть с марксистско-ленинским уклоном. Она занимала какой-то ответственный пост в пионерской организации нашей школы. Мы вместе с ней состояли в совете дружины. Я провожал ее домой после заседаний. Теперь, с высоты возраста, я понимаю, что тогда во мне булькал странный коктейль из чувств. Такой романтический ерш, водка с пивом. В этой пионерской диве я любил не просто девочку, но и Ленина, партию, красное знамя, последний съезд, БАМ и текущую пятилетку. Она казалась мне почти такой же прекрасной, как Крупская. Я мечтал пригласить ее в Мавзолей и там признаться ей в любви. Может, и хорошо, что не срослось, а то бы Ильич точно поднялся на это посмотреть.

Нашу, ну ладно, мою, мою любовь ждал драматичный финал. На очередном заседании совета дружины обсуждалось отчисление из школы хулигана. Все проголосовали за, а я один против. Я, вообще, нормально относился к хулиганам. Давал им списывать. Ну, и они неплохо ко мне относились, били гораздо реже других отличников. Что-то нашло на меня в тот момент, когда я увидел лес рук вокруг. Я испугался заблудиться в нем навсегда.

После того заседания моя любовь демонстративно прошла мимо меня под ручку с другим мальчиком, который проголосовал «за».

Если бы я знал, что принципиальность так дорого стоит, я, конечно, поднял бы руку. Хрен с ним, с диссидентством, на что только не пойдешь ради сверкающих коленок.

Сейчас вокруг снова спорят о захоронении Ленина.

А мне кажется, главное – похоронить Ленина в самом себе, а все остальное уже не так важно.

Я похоронил в себе Ленина в восьмом классе средней советской школы.

В школе я сделал головокружительную партийную карьеру.

Я начинал цветоводом. Это не тот, кто водит цветы на прогулку. У нас была не такая школа. Я следил за цветами в классе. Поливал их, окучивал, рыхлил. Защищал. Да, приходилось защищать. Одноклассник постоянно поедал мои цветы. Он сидел у окна, на котором стояли горшки, и жрал герань. Видимо, в его детском организме не хватало каких-то микроэлементов. Кстати, тот одноклассник потом пошел работать в прокуратуру. Не знаю, как это связано. Надеюсь, что никак.

Затем я поступательно восходил на партийный олимп звеньевым, старостой, председателем совета отряда и, наконец, дослужился до члена совета дружины. В те времена русский язык был менее многозначным, и «член совета дружины» звучало гордо.

Казалось бы, после члена дальше было некуда, только Брежнев. Но я сумел подняться еще выше.

Как отличник, председатель и член, я был выдвинут в знаменосцы всея школы.

Мне поручили носить наше знамя. На знамени изображался Ленин и прочие бородатые харизматки того времени. Фактически я нес на руках самого Ильича – это было невероятно почетно.

Я носил знамя школы на торжественных линейках и прочих аналогичных сборищах советской поры, на школьном дворе снаружи и в актовом зале внутри.