За двое суток Бьярни добрался до размытой границы основного диска – до сих пор он шел практически в точный перпендикуляр к галактической эклиптике. Можно было, конечно, идти наискосок, по касательной к ядру, но Бьярни решил, что правильнее будет обогнуть ядро «сверху» – в этом случае трек-пунктир будет лежать через несколько обитаемых областей пространства, где легче заправиться, легче починиться в случае глобальной поломки, да и помощи дождаться не в пример больше шансов.

От чего помощи – Бьярни не стал уточнять даже в мыслях.

Поначалу за мелкими хлопотами и ввиду непривычности к «Карандашу» Бьярни не обращал внимания на кое-какие странности. Точнее, просто не замечал их. Считал частью корабля.

Только на шестой день Бьярни обратил внимание, что в первом грузовом отсеке освещение не переходит в экономный режим, даже когда он сам покидает эту часть корабля.

Вообще, что на таких небольших яхтах, что на звездолетах покрупнее, уже много лет действовало простое и разумное правило: автоматика отслеживала передвижения экипажа по кораблю и услужливо переводила освещение пустых помещений в аварийный режим, то есть четыре из пяти световых панелей гасли. Получалось, что люди постоянно передвигались в центре освещенной зоны. Только в жилых каютах свет можно было погасить вручную. Бьярни заметил, что грузовой отсек почему-то освещен, когда ненароком включил камеру, с которой показывал чужаку-заказчику саркофаг – она так и осталась лежать в грузовом отсеке, подключенная ниточкой волоконки к корабельному компу. Взглянув на картинку, Бьярни с некоторым недоумением обнаружил, что первый грузовой освещен с обычной интенсивностью.

Понятно, что спустя несколько минут он уже стоял перед сегментником в грузовые.

Даже с порога было видно, что во втором отсеке царит полутьма – там панели были большей частью потушены. Штук пять всего венчали под самым потолком желтоватые конуса дневного света.

Первый отсек напоминал баскетбольную площадку во время финального матча или стол хирурга во время операции – Бьярни не различал даже собственной тени. Ее попросту не было.

По дуге (снова по дуге!) Бьярни прошел к широкому пролету, ведущему во второй отсек. Едва он переступил маркировочную черту, второй отсек ярко осветился. Почти весь – только вдоль дальнего борта осталось несколько неработающих светопанелей. Но стоило Бьярни сделать десяток-другой шагов вперед, и во втором отсеке также исчезли тени. Постояв некоторое время в центре пустого отсека, Бьярни пошел назад. Когда он подходил к черте, у дальнего борта погасли первые несколько панелей. Когда переступил – весь отсек немедленно погрузился в полутьму. Лишь более светлый треугольник остался на полу за пролетом – антипод тени, подарок из отсека номер один.

С некоторой демонстративностью Бьярни приблизился к выходу, перед самой перепонкой обернулся, саркастически глядя на чешуйчатый ящик, и решительно шагнул через маркировку. Он ожидал, что автоматика опомнится и услужливо погрузит в полутьму первый грузовой.

Фигушки. И не подумала автоматика сделать это.

В глубокой задумчивости Бьярни вернулся в рубку и полез искать документацию к корабельным системам освещения.

Сначала Бьярни решил, что автоматика реагирует на движение, но вскоре отмел эту мысль. Даже если человек неподвижен – свет ведь не гаснет, верно? Значит, движение тут ни при чем. Температура тоже, скорее всего – во всяком случае на кипящий кофейник светопанели никак не реагировали. Едва Бьярни покидал камбуз, свет там послушно пригасал. Да и над работающей плитой свет тоже не зажигался – там как раз панель в потолке и рядом еще решетка вытяжки.

Роясь в файлах документации, Бьярни вспомнил отцовскую яхту и хулиганское существо по имени Матильда – собаку-терьера. Бьярни готов был поклясться, что Матильду корабельная автоматика не уважала, и свет там, где ей вздумалось бродить, сроду не включала.

Так, по крайней мере, Бьярни казалось. Теперь. Раньше он о подобных вещах попросту не задумывался.

Порывшись в документации еще немного, Бьярни утвердился в своей догадке. Работа автоматики зиждилась на сканировании и регистрации высшей нервной деятельности. Попутно Бьярни узнал, что принцип и его реализацию земляне позаимствовали у свайгов. А проще говоря – слизали с их детекторов интеллекта, которыми некогда надменные рептилии проверяли инопланетных дикарей, дабы убедиться, что перед ними не животные, а очередная раса потенциальных сателлитов. Свайги давно вышвырнули свои детекторы на свалки, им теперь по большому счету чихать на уровень интеллекта всех космических дикарей вместе взятых, и сателлиты их уже почти два века как независимы, а принцип все живет и живет, и верно служит людям, безропотно разгоняя потемки в закоулках человеческих кораблей…

До чего же удивительны порой капризы бытия!

«Но что же это получается? – размышлял Бьярни, рассеянно пролистывая в экране текст. – Что автоматика полагает этот чешуйчатый ящик разумным – раз, и живым – два? Или, скорее, даже не ящик, а его содержимое?»

А как, извините, этот самый ящик поддерживал эту самую деятельность целых двадцать три года? Впрочем, с чего, собственно, Бьярни взял, что поддерживал? Может, ящик дремал себе, и проснулся только когда братья Эрлингмарки приблизились к «Карандашу»?

«Стоп, стоп, стоп! – оборвал беспорядочно скачущие мысли Бьярни. – Будем рассуждать последовательно.»

Чужак сразу же назвал ящик саркофагом. Стало быть, это не просто шкаф или непомерно большой чемодан, а устройство для хранения чего-либо и обеспечения внутри соответствующих условий.

Бьярни снова полез в корабельную файлотеку и выудил из толкового словаря определение слова «саркофаг».

«Саркофаг, – гласил словарь, – от греческого „саркофагос“, небольшая гробница из камня, дерева и других материалов (ничего себе – небольшая! – подумал Бьярни), нередко украшенная росписью.»

Гробница, значит. Но при чем тут тогда высшая нервная деятельность?

«Этот саркофаг, – справедливо рассудил Бьярни, – скорее уж похож на консервационную камеру. Но тогда он должен быть подключен к каким-нибудь приборам, к системам поддержания жизни и удаления отходов…»

Бред.

Бьярни не заметил, как вновь оказался в первом грузовом. Только на этот раз он не стал красться вдоль стеночек, а направился прямо к «гробнице из камня, дерева и других материалов».

Вряд ли чешуйчатая поверхность саркофага являлась камнем или деревом. Скорее уж «другим материалом». Бьярни с некоторой опаской приложил ладонь к оному материалу и едва удержался, чтобы не отдернуть руку.

Ему показалось, что он прикоснулся к живому существу. Явственно чувствовалось тепло и даже словно бы какие-то токи там, внутри. Ни с чем не сравнимое биение жизни.

У Бьярни мгновенно вспотел лоб.

«Черт возьми! – подумал Бьярни, пытаясь унять заколотившееся ни с того ни с сего сердце. – А почему, собственно, меня это так волнует? Ну, допустим, везут там какую-нибудь редкостную зверушку в анабиозе… Ну, пусть даже человека или инопланетянина. Ну и что с того?»