Остальные рабыни тут же схватили корцы и начали поливать голову гостьи. Той было приятно, чего уж…

– А вот и платье! – продолжала светлоглазая. – Чистая шерсть, тонкая, крапивой выкрашена.

Новое платье Тяке тоже понравилось – не бог весть что, но… как говорится, простенько, но со вкусом.

– А вот гребень золотой из фризской земли, со смарагдами, а вот браслеты с каменьями – то нашенские, Крады-коваля работы…

– Глаз не оторвать!

– А вот бусы из камня солнечного!

– Янтарь! Господи, красота-то какая!

Пока «невестушка» принимала ванну, пока примеряла обновки да драгоценности, а потом и пир – время до ночи пролетело быстро. И только ночью наконец-то настало время подумать обо всем, тем более юная гостья нынче ни вина, ни браги особенно много не пила, да и вообще, сославшись на усталость, покинула гостеприимную трапезную Хирульфа-ярла пораньше. Как раз в этот момент начали плясать какие-то смуглые полуголые девицы, тряся ягодицами и вызывая бурные восторги присутствующих.

Вернувшись в горницу, Женька отправила прочь помогавших снять платье невольниц, растянулась на сундуке, застеленном мягкой медвежьей шкурой, и, заложив руки за голову, недвижно уставилась непонятно куда.

Как ни странно, а думалось хорошо, отстраненно – видать, сказалась усталость, да и первый шок уже прошел. Итак… Ладога, Новгород… Все эти корабли, люди… кровавые схватки! Трупы, можно сказать, валились под ноги – и это никого не смущало. Совершенно нормальное поведение для десятого века! Раннее Средневековье, блин. Вот ведь угораздило! Хорошо хоть, за княжну выдавали, иначе б давно обслуживала всех подряд – не забалуешь, не выпендришься. А пропасть можно и сейчас… и там, в Киеве. Как к ней еще князь отнесется… брр! Это ж с дикарем придется спать! Лучше уж сбежать по пути – раз заговор «на открытие врат» в сторону десятого века сработал, так, может, сработает и в другую – в двадцать первый обратно? Может, так, а может, и нет, но проверить нужно. Однако как теперь до той кручи добраться? До Выдь-реки. Опять через Новгород к Ладоге, там по Сяси-реке и дальше… куда? А до Ладоги как, на чем, чего по пути кушать? Ну… можно гребень продать. Однако ж ее же ловить будут, всенепременно будут – и помают, и найдут – слишком уж она от здешних людей отличается, любой скажет – чужая. И это еще не говоря о том, что ее стерегут вообще-то! И довольно строго – ну, как же, она ж, Женька-Малинда, единственная надежда этих уродов, Довмысла и Стемида! Те и присматривают. И если что – убьют или… или даже чего похуже сделают – не сразу убьют, замучают, с этих придурков станется, как два пальца… Нет, сейчас, по пути, не убежишь – слишком уж стерегут зорко, присматривают – Женька все ж не глупой девчонкой была, понимала это прекрасно. Но с другой стороны – сейчас не убежишь, а потом, из Киева-то, гораздо труднее будет! Да и кто сказал, что и там стеречь не будут, она же – княжна. Хотя у княжны-то, верно, вольностей-то побольше… Блин, Святослав еще этот… жених! Господи-и-и, чего же делать-то? Что – безвыходное положение, что ли? Тупик? Ну нет! Еще поборемся! Еще поглядим, устоим все, выберемся, в конце-то концов, она, Женька Летякина, умная, образованная – ну, почти образованная, – а эти, местные, лишь толпа поклоняющихся идолам дикарей! Посмотрим, кто кого. Посмотрим…

Теплый солнечный лучик, проникая в горницу сквозь вставленную в оконный переплет слюду, падал на Женькин лоб разноцветной радугой, веселыми искорками заглядывал в глаза, щекотал.

Девушка приподняла веки, улыбнулась. Ей было сейчас хорошо и спокойно, то ли от того, что не нужно больше никуда ехать – плыть на надоевшей до чертиков ладье, а скорее, от вдруг нахлынувшего ощущения детства; вот так же лежала когда-то у бабушки в деревне, щурилась, медленно просыпаясь от рвущегося в комнату солнца, краем уха слушая доносящийся с кухни шум – звук льющейся из рукомойника воды, звон посуды, приглушенные голоса.

Как давно это все было, господи-и-и! Даже не верится. Ага… Женька хмыкнула себе под нос – а в сегодняшнее-то верится? Горница эта, устланное мягкой периною ложе, широкие лавки, сундуки, резное деревянное кресло. Киев, блин… Десятый век! А душно-то как! Ну, правильно, солнце-то поднялось, жарит.

Соскочив с ложа, девушка подбежала к окну, прикидывая, как бы его открыть, распахнуть напрочь? Никакой фурнитуры что-то не наблюдалось… Но ведь должно же оно открываться, иначе с ума можно сойти от жары. Нет… ну, как же? Ага, вот какие-то выступы… потянуть… ухх!!!

Тяка чуть было не завалилась на пол вместе с неожиданно легко подавшейся рамой… Выругалась:

– Вот ведь черт!

Девушка поставила на лавку тяжелый свинцовый переплет и, выглянув в окно, восхищенно вскрикнула – от открывшейся перспективы просто захватило дух! Горница располагалась на верху высоченной бревенчатой башни, что стояла, примыкая к хоромам, в окруженной мощной деревянной стеной крепости на высоком холме, крутые склоны которого резко обрывались вниз, к широкой, сияющей синевою реке, к пристани с многочисленными покачивающимися у мостков ладьями. Меж пристанью и «замком» – так Женька именовала свое обиталище – виднелись какие-то квадратные, с двускатными крышами избы, плетни, белые, крытые соломой мазанки, сады-огороды, а ближе к реке – бани, амбары, кузницы…

Чего только не было! И все такое… древнее. Как в музее.

Высунув в окно голову, Женька улыбнулась – ветерок! А если еще и дверь распахнуть, так и вообще… Вспомнилось вдруг, как когда-то крутилась она у себя в коммуналке перед зеркалом, почти голая, и тоже вот так – тук-тук…

Заглянул сосед-алкоголик, окутанный едкой аурой вчерашней пьянки, озадаченно выпучил глаза:

– Ты что это, Евгенья, голая-то?

– Ой!

Сказать по правде, Женька тогда ничуть не смутилась, но дверь все ж чуток прикрыла, так, оставила щелочку. Небольшую, для разговора… но перегар проникал хорошо, знойно!

– Ты, Евгенья, чего плохого-то не подумай…

Ага!

Подумала бы – сразу б табуреткой припечатала!

– Я ведь просто это… У тебя полтинника не будет? Мне тут немножко того, этого – не хватает, короче…

– Короче, дядя Федя, держи.

Пошарив по карманам висевшей тут же, на вешалке, куртки, Женька насобирала мелочь, протянула на ладони в щель, предупредила грозно:

– Только – полтинник! Больше не проси, не дам – сам знаешь, нету.

– Да знаю! – ухватив денежки, обрадованно просиял сосед. – Спасибо, Евгенья, хороший ты человек, добрый.

Добрая, да… Пожалуй, даже слишком.

А нынче вот открывать не пришлось, дверь распахнулась сама, с тихим стуком. Точнее, не сама, конечно же – толкнули.

– Проснулась, ненаглядная краса наша? – с поклоном заглянула в покои добродушного вида женщина с широким лицом, в белой, с вышивкою, рубахе и длинной синей юбке до пола.