Такими бессонными ночами я также пыталась разгадать то поразительное соотношение, которое сложилось у русских между деньгами, свободой и концепцией времени. Я видела, что мои друзья-рокеры больше всего на свете ценили свободу, гнались за этим ощущением и схватывали его в короткие мгновения концерта в крохотной квартирке, в то время как остальные только и могли, что твердить мне на своем ломаном, с сильным акцентом, английском: «Хочу быть свободным, как ты». Помню, я пыталась им объяснить, что за свою свободу американцы платят высокую цену, вкалывая на ипотеку, студенческие займы и отчисления в пенсионные фонды. Свободный доступ к капиталу и имеющиеся у них якобы возможности вынуждают американцев планировать надолго вперед и в погоне за золотым закатом, как те самые ковбои, каковыми многие из них на самом деле являются, упускать моменты, в которые можно по-настоящему жить. В Советском Союзе нельзя было взять деньги в кредит, поэтому не было нужды планировать или экономить. Все случалось как случалось: еда, наркотики, смех, ссоры, любовь. Если я дам Борису сто долларов, он потратит их в тот же день. Если я дам ему десять бутылок водки, он соберет друзей и устроит веселую вечеринку прямо тут же, в дождливый и нерадостный вечер.

После одного из таких домашних концертов мне удалось вновь поговорить с гитаристом «Кино» Юрием Каспаряном. Виктор Цой со своей неизменной улыбкой опять стоял между нами и переводил.

– Сможешь еще разок оторваться от группы? – спросил меня через Виктора Юрий.

– Пока мне это удавалось, – кокетливо ответила я, не в состоянии оторвать глаз от Юрия.

– Мы завтра едем в Пушкин, пригород Ленинграда с огромным дворцом и прекрасным парком. Поехали с нами. – К словам Юрия Виктор добавил и несколько своих: «Его называют советский Версаль».

– Лучше, – сумел вставить слово по-английски и Юрий. Будто бы меня нужно было уговаривать.

– С удовольствием, – сказала я, обратив внимание на небольшую родинку у него на подбородке и его высокие скулы. – В котором часу вы нас с Джуди подберете?

Мы едва могли сказать друг другу несколько слов, но я чувствовала, что все больше и больше влюбляюсь в Юрия. Между нами сложилась мгновенная связь, странное слияние энергий, от которого у меня перехватывало дыхание, а он в ответ лишь весело улыбался. Пушкинский парк стоит на воде, и мы с ним взяли напрокат небольшую гребную лодку на двоих. Мы вылавливали и вновь бросали в воду проплывающих мимо нас резиновых уточек и игрушечные лодочки, кривлялись, смеялись и дурачились, при каждой крохотной волне делая вид, что лодка переворачивается, и, хохоча, притворялись, будто падаем в воду, хватая друг друга за руки и ноги. На обгоне идущей рядом с нами лодки Джуди Юрий вдруг придвинулся плотно ко мне, и наши глаза встретились. Его поцелуй оказался таким же, как плещущаяся вокруг нас вода и русский воздух: прохладный, мягкий и бодрящий.

«Да, вот это, пожалуйста», – произнес мой мысленный голос, как много раз до этого мой реальный голос произносил эту фразу при выборе очередной поездки или очередного инструмента. И вот опять мне хочется произнести эти слова, пока его челка застилает мне глаза, а руки сжимают лицо: «Это именно то, чего я хочу».

Нет, теперь меня не удержат никакие запреты, никакие таможенные ограничения, никакая ненависть к России.

Ничего похожего на работу с Сергеем Курёхиным, Капитаном, мне в жизни не приходилось испытывать. В детстве я профессионально занималась гимнастикой, и наш тренер, суровый, неулыбчивый австриец, постоянно орал на нас, девочек, и больно шлепал по ногам за любое неверное движение. Домой я приходила с красными пятнами на бедрах и израненным самолюбием. Сергей гонял меня прямо из-за рояля. В его щенячьих глазах на гладко выбритом, матового цвета лице отражались пьянящая душа и мысли, угнаться за которыми было невозможно. Голос мой взлетал куда выше, чем когда-то тело на разновысоких брусьях или перекладине. Но, в отличие от гимнастики, каждая минута занятий с Сергеем доставляла мне подлинное удовольствие. У него был острый ум, а от мелодий его у самого Шекспира пошли бы мурашки по коже.

Я уже видела его на безумном концерте в подвале старого заброшенного дома и в роли клавишника в составе «Аквариума». Но с каждым новым приездом мне становилось все яснее и яснее, что я даже и близко не подошла к пониманию его гения. И хотя немного было в ленинградском андеграунде групп, в которых Сергей не играл или которые не продюсировал, больше всего он, наверное, известен как лидер «Поп-Механики» – безумного сборища разношерстных музыкальных пиратов, в которое было навалено все: джаз, рок, классика, авангард. Сергей дирижировал не палочкой, как обычный дирижер, а всем телом, размахивая руками, дергая головой и совершая гигантские прыжки. Он представлял собой неистощимый поток энергии, дерзкий, яркий и заливающий светом все вокруг. Концепции времени для него будто не существовало.

«Мы проводим нечто, – проговорил он однажды раздумчиво в разговоре на эту тему, – сами пока не понимая, что это, собственно, такое». Жизнь для него была как безлимитная кредитка.

В те дни мы часто проводили время втроем: Сергей, Борис и я. Сергей садился рядом со мной, мы сплетали ноги, а руки он закидывал мне на плечи. Так, удобно устроившись в его объятьях, я смотрела, как Борис пытался переключить каналы на огромной коробке старого телевизора. Я была потрясена, увидев, что работает только один канал, по которому передавали выступление хора юных пионеров. Вид этого унылого размытого черно-белого изображения показался мне логическим объяснением всплеска творчества и креативности этих ребят: ничто не отвлекало их от дела. У нас в Штатах американская мечта утонула в многочасовых бессмысленных просиживаниях у телевизора за разогретым в микроволновке ужином, но в Советском Союзе людям приходилось самим себе придумывать развлечения. Я взглянула на Сергея: в глазах его мелькали тайные мысли и песни, дожидающиеся возможности вырваться наружу. Чтобы разжечь внутри себя огонь, он не нуждался ни в телевизоре, ни в алкоголе, ни в наркотиках: внутри него и так пылало пламя вдохновения, которого хватило бы на тысячу человек.

«Джо», – произносил он, чтобы привлечь к себе внимание, а затем начинал пищать или выть, как волк. Из него, как из вулкана, бурными потоками выплескивалась энергия.

«Пошел ты…» – сквозь зубы цедил он любому, кто грозил запретить концерт, пытался угрожать его друзьям или втянуть его в какие-то правила и распорядки, когда он устраивал выступление прямо на улице без официального разрешения.

Сергей регулярно подшучивал надо мной, ставя меня нередко в неловкое положение. Ему ужасно нравилось, когда мы с Джуди вдруг обращались к незнакомым людям с чем-то малоприличным. Первая фраза, которой он меня обучил, была «болшой колбаса». Мы постоянно произносили ее друг другу, она стала для нас своего рода вербальным талисманом, и мне нравилось видеть, как он заливается от хохота, когда я вдруг прокричу ее на всю забитую людьми квартиру или прошепчу ее ему на ухо. На приемах в западных консульствах – французском, шведском, американском[36] – он подговаривал нас подойти к дипломатам со словами, которые, клялся он, были традиционным русским приветствием. Нам было ясно по его едва сдерживаемой улыбке и задорному блеску в глазах, что учит он нас чему-то неприличному, но все равно мы делали, что он просил: потому, что это было весело, и потому, что это был Сергей. Он тихо отходил в сторонку и с гордостью наслаждался видом поперхнувшихся от изумления дипломатов, с вежливой улыбкой на устах и с паникой в глазах пытающихся сообразить, как им лучше всего реагировать на высказывания типа: «Поцелуй меня, дурак» или «Отсоси у меня сейчас».